У моей мамы будет сильная головная боль, но она это вынесет, чтобы потом снова позволить себя избить. Я облегченно вздохнула, когда закончила, отпустила ее, и знакомые, синие искры перепрыгнули с кончиков моих пальцев на её руку.

Она испуганно отпрянула и заплакала. Связанный с энергией жар, сопутствующее явление при излечении, превратился в холод, и я задрожала. Моя мама точно знала, на что я была способна. Как же иначе, после стольких раз, когда я вылечивала её. Свои способности я открыла в двенадцать лет.

Она их ненавидела и делала вид, как будто ничего не происходило, когда на моей коже появлялись точные отражения синяков, которые исчезали у нее.

— Где Дин? — хрип в моем голосе, видимо, последствие удушения, напугало меня, и я задалась вопросом, будет ли он теперь мучить меня долго.

— Он тоже здесь. Он… он… поранился, когда упал. Его ребра сломаны. Врачи говорят, что он выздоровеет.

Судя по ее тону, она уже внушила себе, что невозможное никогда не случалось. Она прикоснулась к моей руке, что происходило очень редко. — Послушай, малышка. Копы… задают кучу вопросов, хотят знать, что произошло. Я сказала им, что это было простое недоразумение.

Это объясняло, почему она сидела со мной, а не с Дином. Она хотела быть уверенной в том, что я солгу для нее. Я отвернулась, чтобы больше ее не видеть, а она осторожно гладила меня по волосам. Она скажет мне, что я не должна была злить Дина. Если бы я только вела себя хорошо… как всегда одна и та же шарманка.

Дин никогда не был виноват, когда награждал её ударами кулаков. Была виновата она, потому что приносила ему пива не достаточно быстро. Это не было его виной, когда он тушил зажжённые сигареты о мою руку. А я должна была вручить ему мой чек с зарплатой из видео-магазина.

И действительно, она начала говорить о том, что когда мы вернёмся домой, все изменится. Мы должны больше стараться стать семьей. От ее слов мне стало плохо. Я заткнула уши и кричала про себя: Закрой пасть!

После того как она ушла, должно быть я заснула, так как между тем в комнате стало темно и пришел мой отец.

Большую часть моей жизни Бен Омалей не принимал в ней участие. Несколько лет назад я позвонила ему и думала, что он явится как рыцарь в сверкающих доспехах и спасет меня.

Его секретарь объяснила мне, что он слишком занят, чтобы подойти к телефону, и пообещала мне передать ему сообщение. А он не перезвонил. После этого я отказывалась разговаривать с ним.

Бен заметил, что я проснулась и подошел ближе к кровати. — Реми? Как ты себя чувствуешь?

Мой взгляд скользнул по высокому силуэту, я в первые за долгое время разглядывала его. То что я его дочь, не возможно было не заметить. Я почти такого же роста как и он, у меня такие же волнистые, почти что кудрявые, густые волосы, хотя его уже с сединой, мои же грязно-белые.

— Реми?

Мой отец взял розовый кувшин с прикроватного столика и налил воду в кружку. Сунул в неё соломинку и протянул мне. Мне очень хотелось отказаться, но мое горло пересохло.

После нескольких глотков я откинулась назад и поняла, что между тем мои ранения должны были бы уже зажить. Чтобы там не случилось с Дином, из-за этого пострадали мои силы самоисцеления, хотя Анну я смогла без проблем вылечить.

Голос отца вырвал меня из моих размышлений.

— Мне позвонила полиция и сообщила, что мою дочь доставили в больницу, — сказал Бен. — Они подозревают, что муж ее матери так ее отделал, хотя Анна и отрицает это.

Копы не поверили в ее ложь.

— И? — прохрипела я.

Бен нахмурил брови над глазами цвета морской волны как и мои. — Что «и»?

— И что ты здесь делаешь?

— Я же сказал. Сказали, что ты ранена, — повторил он придя в замешательство.

Мой хриплый смех прозвенел как старая машина, не за долго до того как испустит дух. — А где ты был последние восемь раз?

Его потрясение из-за того так поразило меня, потому что до сих пор он не заботился о том, что со мной происходит. Бен глубоко вздохнул, его загорелое лицо стало серым, а голос из-за ярости прозвучал сдавленно: — Почему ты мне ничего не рассказала об этом? Я бы помог тебе. Реми, я мог бы…

Я снова засмеялась и покачала головой. Он винил меня! — Точно. Ты мог бы. Почему ты не вернёшься к своей жене и идеальной семье? Там ты сможешь снова убедить себе в том, что хороший отец, когда будешь подписывать очередной чек, чтобы выплатить алименты.

Чтобы больше его не видеть, я закрыла глаза, так же, как сделала это с Анной. Было слишком много впечатлений. Появление моего отца, моя мать и Дин, мои непредсказуемые способности… и мучающий страх перед тем, как Дин отомстит.

Тогда мой отец произнес: — Я забираю тебя. Теперь ты будешь жить со мной.

* * *

Спустя два дня холодный мартовский ветер продувал мое тонкое пальто и выдёргивал пряди волос из резинки, когда я тайком ушла из дома отца. Я отправилась на покинутый пляж, недалеко от лодочной гавани, в конце улицы.

Тающий снег смешался с песком и грязью, так что образовались лужи из водянистого месива. Камни и разбитые ракушки были разбросаны по всему берегу, и я прокладывала себе путь к обветренной каменной глыбе, на которой и устроилась, разглядывая одинокую парусную лодку, плывущую по волнам.

При виде леса с его голыми стволами, которые дрожали без своей осенней одежды, синей воды в гавани и огромного утреннего неба мой гнев испарился. У моего отца проснулась совесть.

Анна плакала, когда Бен сказал ей, что заберет меня, к черту соглашение по праву опеки. Меня он не спросил, показывая этим самым свой авторитет, пока я не оказалась в самолете летящем куда бы там ни было в сторону Мена.

Никого не интересовало то, чего хотела я. Мои мысли уже долгое время были заняты только одним, как мне пережить Дина, и потому не была уверена в том, какой бы дала ответ. Было три возможности: я могла сдаться и дать Дину победить; убедить его в том, что ничего не стою. Или я могла бы убежать и попытаться выжить, заботясь о себе самой.

С моими сбережениями я смогла бы продержаться неделю на свободе в дешевом отеле, но на этом бы всё и закончилось. Последняя возможность состояла в том, чтобы принять помощь моего отца. Возможно Бен подпишет справку о моём совершеннолетии.

Если я останусь здесь, мне нужно быть осторожной, чтобы никто не узнал о моих отстойных способностях. Значит придётся оставить свои раны в покое, в противном случае другим броситься в глаза, если мои кровоподтёки не с того не с сего исчезнут.

Тем не менее, я должна была знать, работали ли снова мои силы самоисцеления. Толпы людей могли быть смертельны, если незнакомцы рядом со мной чем-то страдали, что я не могла вылечить. Порой их боль поражала меня, как бы я не концентрировалась на том, чтобы блокировать их.

Чтобы моя тайна не открылась, я попробовала сделать это с ранением, незаметным внешне: с одним из моих сломанных ребер. Как уже много раз прежде, перед моим взглядом появилось сломанное ребро и я представила себе, как оно излечилось. Когда кость срасталось, я почувствовала в боку острую боль, и ахнула.

Но потом боль отступила, и я смогла снова дышать. С облегчением, я подставила лицо солнцу. И тут щелкнула фотокамера.

В нескольких метрах от меня стоял парень приблизительно моего возраста и держал в руках профессиональную, одну из тех, что со всеми прибамбасами, камеру. Когда я внимательней присмотрелась к нему, мое сердце екнуло.

Сногсшибательный. Если бы мне прошлось описать его одним словом, я бы выбрала его. Он был высокий и стройный, и казался самоуверенным и довольным собой. Он был выше меня, чему я, как ни странно, обрадовалась. Темные шоколадно-коричневые волосы волнами лежали на его затылке.

Острые углы отмечали его загорелое лицо. Полные чувственные губы и выдающийся, с легкой щетиной подбородок, дополняли картину, которая была изуродовано только приблизительно пяти сантиметровым шрамом, идущим прямо через бровь до верхней части скулы.