Джой снова стала засыпать. Он понял, что его разбудили ее движения. Теперь она успокоилась и снова заснула, хотя он внимательно смотрел на нее. Анна тоже спала. Ее голова лежала на его плече.

За свою жизнь он убил четверых. Двоих из них – в эту самую ночь. Было тяжело сознавать, что он лишил людей жизни, хотя в каждом из этих случаев он понимал, что поступил справедливо, и в каждом из этих случаев убийство казалось единственным выходом. Но в этот момент он жалел только об одном, что не может убить Лоуэлла Блэйкли еще раз.

Он был рад тому, что Блэйкли не был отцом Анны и что у нее есть подтверждение тому, которое устранит даже тень сомнения. Еще долго, возможно до самого конца, ей придется жить с тяжелыми воспоминаниями. Но, по крайней мере, она не будет думать, что ее родной отец так обращался с ней и что она помогла убить собственного отца.

Еще не скоро они окажутся дома. Когда они доберутся до Бадена, будет уже день, а сейчас еще даже не начало светать. Люк с нетерпением ожидал возвращения домой.

Дом! Почти невыносимое чувство нетерпения и любви захлестнуло его. Баденское аббатство – здесь его дом, где он живет с женой и дочерью, где у них родятся и вырастут еще дети. Где он будет жить, окруженный семьей, согретый своей и их любовью – до самой смерти. Где они будут жить с Анной, всегда вместе, до самой старости, если Бог будет милостив.

Бессознательно он крепче сжал жену в объятиях.

– Мммм, – пробормотала Анна. Она глубоко вздохнула и прижалась к нему на мгновение, а затем подняла голову и радостно улыбнулась ему немного сонной улыбкой. – Мы уже почти дома? – спросила она.

– Я вижу мою жену перед собой, – сказал он. – Чувствую ее в своих объятиях. Стоит повернуть голову, и я увижу свою дочь, которая сладко спит рядом с нами. Разве это не дом, любовь моя?

Она снова улыбнулась ему.

– Да, – сказала она, – да, конечно, Люк.

Он вдруг засмеялся.

– Помнишь, как мы ехали домой из «Рэнела-Гарденс»? – спросил он. – Это, должно быть, не самое приятное воспоминание для тебя, Анна, потому что ты была тогда испугана и обратилась ко мне, как я полагаю, за утешением. Но для меня воспоминание крайне приятное. И несколько мучительное.

Он улыбнулся еще шире, такой же улыбкой, как у Анны, – словно солнце посреди ночи. И еще в его улыбке была какая-то хитринка.

– Ты помнишь, как это было? – спросила Анна, неловко вставая в тесном раскачивающемся на ходу экипаже, чтобы пересесть к нему на колени.

– Ну, начиналось это так, – сказал он и прижался губами к ее рту. Его рука блуждала по ее телу, нащупывая ее грудь под тонкой тканью платья. А затем он засунул руку под платье и начал медленно ласкать мягкую теплую плоть. – Мм, Анна, твоя грудь так прекрасна на ощупь, когда в ней есть молоко! Я не ласкал ее губами с тех пор, как ты родила. Сегодня я это сделаю.

– Память начала возвращаться ко мне, – шепнула Анна, но пока слишком медленно.

– А потом было вот так, – сказал Люк. Его рука чувственно гладила ее ноги, забираясь все выше под юбки, пока не достигла своей цели, и он начал ласкать ее, все больше возбуждая, – Хотя моя память тоже начинает подводить меня, любовь моя. Мне кажется, у нас в тот раз был такой ненасытный аппетит, что мы сразу перешли к пиру.

Она застонала.

– Я и теперь очень голодна, – произнесла она.

– И я тоже, любимая, – сказал он, приподнимая ее. Люк отвел ее юбки, одновременно расстегивая бриджи. – Иди ко мне на пир, Анна. Давай насладимся вместе.

– Да, – выдохнула она со стоном, когда он вошел в нее, медленно опуская ее на себя. Он на несколько мгновений застыл в неподвижности, а затем прижал губы к ее обнажившейся груди, взял губами напрягшийся сосок и начал сосать. Молоко было теплым и сладким... и бесконечно возбуждающим.

– Ах, Люк, Люк, ты так прекрасен!

Он засмеялся и поднял голову.

– Но мужественен тоже. Надеюсь, ты со мной согласна? Скажи мне, что я мужественен так же, как и прекрасен, Анна. Прошу тебя, любовь моя, я не хочу, чтобы страдало мое чувство собственного достоинства.

Она тихо и беспомощно смеялась, склонившись над его головой.

– Да, – сказала она. – О да, ты настоящий мужчина. Признаю это, Люк. Такой мужественный, что я даже удивляюсь, как ты там весь помещаешься.

И начался радостный пир их тел, которым они вместе самозабвенно упивались следующие несколько минут. Они отдались ему со всей страстью – страстью, которая несла радость, исцеление и жизнь. Наслаждение было безграничным и экстаз – всепоглощающим. Но даже не это было главным. Главным было счастье самоотдачи и любви. И обещание вечного праздника и неиссякаемо обильного и радостного пира их душ и тел до конца дней.

Спать им больше не хотелось. Они просто сидели рядом, обнявшись и тесно прижимаясь друг к другу. Они с любовью смотрели на дочь, спокойно проспавшую всю ночь на противоположном сиденье и ничего не знавшую об опасности, которая угрожала ей в эту ночь.

А теперь они вместе везли ее домой, чтобы их любовь охраняла ее и служила залогом ее безопасности. Придет время, и она отдаст подаренную ей любовь кому-то еще, и появится новая, ее собственная, семья. Они отвезут ее домой и, если им повезет, подарят ей еше братьев и сестер.

– Люк, – сказала Анна. – Я всегда умела наслаждаться счастьем, когда представлялась такая возможность. Я никогда не теряла надежды и всегда была способна видеть и ценить те мелочи, которые придают смысл жизни. Но теперь я знаю, что уже долгие годы я не была по-настоящему счастлива. Я счастлива сейчас, в эту минуту. Полностью счастлива. Что бы будущее ни готовило нам, я всегда хочу помнить, что в моей жизни была такая минута. И что уже одной этой минуты, даже если бы ничего не было ни раньше, ни потом, достаточно, чтобы наполнить эту жизнь смыслом.

Он потерся щекой о ее макушку.

– Мы будем всегда жить настоящим моментом, – сказал он, – благодаря жизнь за каждую проведенную вместе минуту. Посмотри, Анна, за окнами посерело. Светает.

– Ах, приходит рассвет, и с ним надежда.

– И солнечный свет, и радостный смех, – добавил он. – Давай вместе посмотрим на восход солнца. Хорошо?

Она только с радостью вздохнула в знак согласия. Но слова ему и не требовались.