Астор, рыцарь в монашеской одежде, все так же тащил за руку Розалину, но она уже, не успевая перебирать ступени ногами, спотыкалась, падала, и, не смотря ни на что, Астор, не останавливаясь, волочил ее за собой. Когда ее вновь бросили в темницу, и тяжелая дверь, лязгнув ржавыми петлями, захлопнулась, Розалина упала на пол, в глазах у нее все закружилось, и тьма поглотила ее.

Суд состоялся на следующий день, после обвинительной речи инквизитора, в качестве свидетеля выступила сестра Мелани, та, которая встретила инквизитора, Астора и Розалину у выхода из подземного хода. Именно она просила помощи у Розалины в избавлении от измучившего ее недуга.

- Она вылечила меня, - сказала сестра Мелани, показывая рукой на Розалину, - от болезни моей не осталось и следа, но я знаю, люди не могут лечить эту болезнь, сам дьявол помогал ей. Я видела, как она готовила зелье и призывала дьявола в помощь себе.

После этого инквизитор зачитал приговор, который требовал сожжения на костре самой ведьмы, Розалины, и той, кого вылечила она силою дьявола.

- Нет! Не надо! Нет! - кричала сестра Мелани. - Ваше преосвященство! Вы же обещали, что никто не причинит мне зла!

- Все для блага твоей души, сестра, пламя святое очистит ее и она безгрешной предстанет перед Господом.

- Но я не хочу! Не хочу гореть в огне! - кричала сестра Мелани. - За что мне эти смертные муки?

- Что значат всего несколько минут в объятиях святого огня, по сравнению с вечным пламенем ада? - ответил инквизитор.

-- Понтий Пилат

Антоний сдержал слово, данное прокуратору, к моменту прибытия Понтия Пилата в Иерусалим, Варавва был схвачен, закован в цепи и брошен в темницу. Остановившись в своей временной резиденции, в Претории, прокуратор немедленно потребовал доставить к нему Варавву, и когда стражники ввели его, швырнув к подножию высокого трона, спросил:

- Кто ты, и по какому обвинению арестован?

- Имя мое Иисус, а по какому обвинению меня, как разбойника заковали в цепи, тебе лучше знать, я за собой вины никакой не признаю.

- Не ты ли говорил, что пришел на землю иудейскую принести не мир, а меч? - спросил прокуратор. - Не ты ли хотел разделить отца с сыном, брата с братом, а невестку со свекровью ее?

- Я пришел, чтобы спасти народ земли этой от рабства. Народ мой никогда рабом не был, и в Египте был он свободен, лучшей доли достоин он, чем гнуть спины перед Римом, - ответил Варавва.

- То, что сказал ты, достаточно, чтобы предать тебя смерти, а говоришь, что не признаешь за собой вины.

- А я пощады у тебя не прошу, но это не вина моя, а долг мой, который выполню я до конца, даже распятый я поведу за собой народ.

- Ты не смеешь так говорить со мной! - крикнул Понтий Пилат. - Помни, кто ты и кто я!

Один из стражников ударил Варавву кнутом, он пошатнулся, не издав стона, и отвечал:

- Я Бер Авва! Сын Божий! Я царь иудейский из рода царей, из рода Давида и Соломона! Я говорю так с тобой по праву рода своего!

- Ты? Царь иудейский?! - рассмеялся Понтий Пилат. - Если царь ты, то кто тогда Ирод Антипа?

- Он самозванец! Самозванец, сын самозванца, который привел римские легионы к стенам Иерусалима, который обезглавил последнего законного царя династии Хасмонеев! Он идумеянин, а не иудей!

- Ты призываешь народ к гражданской войне, - сказал Понтий Пилат, - как же можешь ты называться царем?

- Тот, кто не с нами - тот против нас! Тот, кто не поднимет меч против поработителей, сам достоин смерти! Потому и говорю я, что разделю брата с братом, сына с отцом, и дочь с матерью ее, те, кто приняли рабство и смирились, не достойны жить.

- Не тебе решать, кому жить, а кому умереть, - сказал прокуратор и крикнул страже: - Уведите его!

Когда Варавву увели, Понтий Пилат вновь потребовал к себе Антония, по его сведениям, иудеи под руководством Вараввы готовили восстание против римского владычества, во время празднования Пасхи, в ночь с воскресения на понедельник, восставшие планировали напасть на римские войска, и уничтожить их внезапно, не дав построиться в боевые порядки. В доме, принадлежавшем некогда царю Давиду, в Вифлееме, был обнаружен склад оружия: мечи, копья, щиты, луки и стрелы.

Вместе с Вараввой были арестованы еще двое зелотов, которые на допросе показали, что готовилось восстание в Галилее, именно оттуда поставлялось оружие, и организация выступления была связана с домом Иуды Галилеянина, того самого, который возглавил восстание против римлян, вскоре после смерти Ирода. Галилея была под началом Ирода Антипы, сына Ирода Великого, восстание грозило уничтожить не только римскую власть, но и власть династии Иродов, посаженных на трон римским кесарем.

Тетрарх Галилеи Ирод Антипа не унаследовал от своего отца злобного и жестокого характера, он был мягок, нерешителен, предпочитал роскошную и спокойную жизнь, к народу, им управляемому, относился свысока. Но именно эта мягкость характера и стала причиной всех его бед, полностью попав под влияние любимой жены, Иродиады, он не смог противостоять ее требованиям обезглавить Иоанна Крестителя, чем усугубил неприязнь народа, и без того осуждавшего Ирода за связь с Иродиадой, женой своего двоюродного брата.

Теперь же, угроза восстания заставила его принять меры, подобные тем, что принимал его брат, Архелай, будучи правителем Иудеи до передачи ее под прямое правление римского кесаря, который назначал прокуратора.

Приняв меры военного и политического характера для предотвращения восстания, Понтий Пилат решил заняться вопросами идеологии, использовав проповедника, призывающего народ к миру и осуждающего всякое насилие, в том числе и вооруженное восстание против римского владычества.

-- Пропавшая рукопись

Жизнь в рабстве для Гаральда не была отягощена изнурительной работой, под руководством суфия Аль Фарада он изучал арабские орнаменты, арабески, и рисовал картины видов Александрии, которые бросились ему в глаза во время прогулок. Джафар не ограничивал его в передвижении по городу, Гаральд мог гулять везде, рассматривая дома и изучая их внешнюю отделку, именно с этой целью хозяин и разрешил прогулки своему рабу. Но рисовать он мог только по памяти, расположиться с мольбертом на улицах города, означало вызвать возмущение населяющих его мусульман нарушением запрета изображать реальный мир.

Однажды, когда Гаральд рисовал колоннаду Акрополя, Аль Фарад, задумчиво вглядываясь в его работу, спросил:

- Ты хороший художник, у себя на родине ты мог бы стать знаменитым, но что занесло тебя в эти края?

- Корабль, на котором я плыл, следовал в Кесарию, оттуда я должен был отправиться в Вифлеем, Иерусалим и другие святые места, я хотел написать картины этих мест.

- Ты неплохо рисуешь по памяти, - возразил суфий, - и мог бы нарисовать их со слов тех, кто побывал там.

- Всегда лучше увидеть своими глазами, чем полагаться на рассказы самых сведущих людей. Я могу увидеть то, что не смогли увидеть они, ведь я художник.

Аль Фарад помолчал в ответ немного, потом подошел поближе, взглянул в глаза Гаральда и тихо сказал:

- По твоим разговорам я понял, что ты уже не в первый раз посещаешь эти места, что влечет тебя к ним?

Гаральд отложил кисти, молча смотрел в глаза Аль Фарада, он не знал, можно ли ему, исламскому мудрецу, рассказывать о святынях христианского мира? Взгляд суфия был светел и чист, глаза были полны покоя и доброты, и Гаральд понял - он должен рассказать все, и Аль Фарад, возможно, даст ему совет, который поможет исполнить то, ради чего живет он на этом свете.

Он рассказал все: и то, как встретил странного путника в горах, как путешествовал в поисках тайных знаков, как повстречал Розалину, и как рыцари-тамплиеры убили всех его близких, о том, что направлялся он в Кесарию, где надеялся отыскать рукопись Антония с речами Иисуса Христа, которых не коснулась рука переписчиков и составителей Евангелия.