- Слушай, Сокол, я помню, что Лана рассказывала о ее приезде в Москву. Кажется, это было в начале сентября 2013-го? А как вообще получилось, что она прилетела с тобой? - Шам поинтересовался полушепотом, боясь нарушить этот хрупкий баланс тишины, наполненной фантомным, едва уловимым шелестом страниц воспоминаний каждого, и всех вместе. Словно листали огромный фолиант, бережно касаясь пожелтевших от времени страниц, позволяя себе окунуться в то, что было, и не думать о том, что еще только грядет. Шептал что-то тихо снегопад за окном, и даже стрелки часов практически замерли, с любопытством маленького котенка отсчитывая песчинки секунд, давая возможность сполна окунуться в приближающееся неслышными шагами, на мягких лапах, волшебство новогодней ночи. Все сегодня было особенным, не таким как всегда, не таким как до этого вечера. И каждый из парней вдруг отчетливо осознал, что если бы не одна немного взбалмошная, и бесконечно удивительная рыжая особа, у них могло бы не быть этого - могло не быть чувства, которое бесценно уже само по себе, а разделенное между теми, кто дорог, становится самым настоящим сокровищем всех времен и народов...
- О, это было очень занимательно. Как сейчас помню - конец августа, у меня окончательно сдали нервы после записи нового клипа, который я решил посвятить Ланке. - Влад откинулся на диване, задумчиво почесав кончик носа. - Тогда я понял, что не смогу без нее. Не избавлюсь от ее образа, как бы ни старался, и набрал тот номер, который мне удалось достать. Честно говоря, даже не надеялся, что мне ответят. Ведь на часах было начало первого ночи по московскому времени, да и для Украины - довольно поздновато. Но она взяла трубку... - Он говорил тихо, и в голубых глазах, устремленных будто бы в никуда, застыло мечтательное выражение. Дима тихонько усмехнулся, уткнувшись носом в рыжую макушку той, которая никогда не будет принадлежать ему. Сейчас он смотрел на совершенно изменившегося, повзрослевшего друга, и втайне радовался тому, что ее обнимает он, а не Сокол. Да, в этом было что-то не правильное, но кто запрещал ему помечтать немного для себя? Честно говоря, Бикбаев сомневался, что сможет полюбить кого-то еще настолько же сильно, насколько он любил это невозможное создание, умевшее одним взмахом ресниц вызывать ураганы чувств, и успокаивать бури эмоций. А Влад просто вспоминал, и никто так и не озвучил вопроса вслух, хотя многим было интересно. Просто ждали, когда Соколовский соизволит поделиться тем, что было, возможно, слишком личным, слишком своим...
Она любила дождь. Возможно так, как не любил его никто другой. Эти холодные, затяжные ливни, когда небо куталось в тяжелое покрывало свинцово-серых туч, словно в саван. И невозможно, почти болезненно, яркие вспышки молний разрывали его открытыми ранами, заставляя рыдать раскатами грома. Она любила грозы, когда воздух неуловимо сильно пах озоном, горча на языке привкусом любимых ментоловых сигарет, что таяли в открытое окно почти прозрачным дымом. Любила это первобытное, первозданное буйство стихии, когда казалось, что мир сошел с ума, решив погрязнуть в падающих с неба каплях, утопить себя самое, смыть всю ту грязь, что копилась в зеркалах людских душ из века в век. Очиститься, и предстать обновленным, купаясь в отблесках солнечных лучей на зыбкой поверхности луж. Улыбнуться где-то там, по краю горизонта, разноцветной лентой радуги. Она любила слушать этот ненавязчивый шепот, по карнизам и крышам, рисующий красивую сказку о любви и грусти, о боли и счастье. Прозрачными слезами по холоду оконного стекла.
Она любила горячий кофе, и прохладные капли на вытянутой ладони. Любила запах типографской краски на страницах новой книги, и это чувство погружения куда-то в атмосферу совершенно удивительного мира, который мастерски раскрывал автор произведения. И тогда мир переставал существовать, споткнувшись где-то за поворотом, замирая на виражах. И все отходило на второй план, и ничто не имело значения большего, чем та захватывающая история, что укачивала ее на волнах очередной сказки о любви. Она любила читать, когда можно было забыть обо всем на свете. О проблемах в жизни, о той самой любви, что снилась ей теперь ночами, заставляя просыпаться на смятых простынях, в холодном поту. Книги дарили покой, пусть лишь на короткое, равное удару сердца, пока не закончится повесть, мгновение...
Вот и сейчас, рыжая читала, уютно свернувшись клубком на кровати, в теплом коконе из пледа. Рядом, на тумбочке, дымилась полупустая кружка с кофе, так привычно, так по-домашнему. А перед глазами мелькали картинки полюбившегося еще со школьной скамьи произведения. Сколько раз она перечитывала "Портрет Дориана Грея"? Ответить на этот вопрос она не смогла бы, даже если бы очень хотела. Просто эта книга была чем-то сродни откровению, личной Библии, Корану, Ведам и так далее в этом же ключе. Говорить можно было бесконечно долго, но сегодня не хотелось. В последнее время было совсем плохо, и становилось только хуже с каждым прошедшим днем. Оставалось только радоваться, что завтра не нужно было на работу, последнего инцидента ей вполне хватило. И Лане было нестерпимо стыдно за то, что она вот так сорвалась на ни в чем не повинном парне просто за то, что он был похож на Него. Это было глупо, это было неправильно, но она ничего не могла с собой поделать. Образ Соколовского преследовал ее по пятам. В отражениях витрин, в чужих глазах спещаших по своим делам прохожих, даже в собственном измученном взгляде она видела его. Это выводило из себя настолько, что девушка стала злой и раздражительной, все валилось из рук, и даже отпуск не помог хоть как-то разрядить обстановку. Еще и Бикбаев в последнее время доводил вопросами о том, что у нее случилось. И ссориться с ним не хотелось, и рассказать она не могла, хотя успела настолько к нему привязаться, что не таила почти ничего, привыкнув делиться наболевшим.
Сквозь приоткрытое окно врывался прохладный ночной воздух, приправленный едва уловимо терпким запахом дождя. Капли шумели по карнизу, настраивая на немного лирический лад. И мысли невольно ушли в сторону от текста на потертых от постоянного чтения страницах. Она не знала, что будет делать, если не получится забыть. Не знала, как жить с этим глупым чувством, что так прочно угнездилось в груди, и теперь мешало дышать. Так привыкла считать себя циничной сволочью, насмехающейся над романтичными бреднями, и влюбленными дурочками, меняющими свои статусы в социальных сетях на оды о разбитых сердцах и искалеченных душах. Лишь презрительно фыркала, спрашивая себя, что они могут знать в их возрасте о том, что такое разбитое сердце на самом деле. Что они могут знать о том, каково это, когда душа рассыпается на части от осознания того, что самый близкий, самый родной, тот, кому отдала всю себя, предал, вонзив нож в спину тогда, когда меньше всего ждала? Что они вообще могут знать о жизни в свои неполные шестнадцать? И приходила к выводу, что эти драмы так ничтожны, и гораздо проще ожесточиться, перестать наивно верить в то, что все будет радужно и пушисто. Снять, наконец, розовые очки, и выбросить к черту в ближайшую урну. И тогда станет значительно проще воспринимать окружающую действительность во всей ее отвратительной, серой неприглядности.
Убедила себя в том, что никогда больше не попадется на удочку любви, никому больше не позволит втоптать в грязь собственное сердце. Но так жестоко ошиблась, утонув в поразительных голубых глазах вздорного мальчишки. Повелась на веселую, немного бесшабашную улыбку и обещание того, что они никогда больше не вспомнят об этой ночи, когда сгорали в обжигающей страсти. Когда дотла чувства, в пепел душа. И ничто не имело значения большего, чем чувствовать его губы и руки, блуждающие по ее телу, заставляющие медленно сходить с ума. Уйди из моих мыслей, Сокол... Просто оставь меня, дай и дальше так же насмешливо смотреть на мир, и наивно полагать, что я не рождена для любви... Выдохнула, прикрывая глаза, и отбрасывая книгу в сторону. Все равно сосредоточиться на чтении не получалось, и слушая тихую сказку дождя по ту сторону уютного тепла своей квартиры, Лана устало выдохнула. Это выматывало, не физически - морально. И что-то надо было делать, но основная проблема заключалась как раз таки в том, что она не знала, как ей поступить.
