— Тебе тоже нужно?

— Опять ты врешь.

— Ну и что? Все врут.

— И как ты только не боишься!

— А ты откуда знаешь? Я боюсь. А Гагарину, думаешь, не страшно

было? Ничего, сел.

— Сравнила! Он в космос летал, а ты воображаешь из себя чего-то.

— Я не воображаю. Дурой быть не хочу. В кино под ручку ходить,

ждать, когда он тебя в подъезде обжимать будет — тебе это интересно, а для

меня уже пройденный этап. Понятно?

— А с Витьком ходила?

— Это он за мной бегал. Но это все мура. Таких, как Витек, я могу

пачками охмурять.

— Опять врешь! Ты в зеркало посмотри! Подумаешь, Бриджит Бардо!

— Неважно, в темноте все кошки одинаковые.

— Как тебе не стыдно!

— Не смеши. Они об этом только и думают. Хочешь, я у тебя Эдика на

один день отобью?

— Врешь!

— А вот это не вру. Спорим?

— Не выйдет у тебя никогда! Он мне такие письма писал, когда

воспалением легких болел.

— Чего же ты боишься?

— А я не боюсь!

— Зря.

— Не боюсь. Ничего у тебя не выйдет. Я тебе даже платье самое

красивое дам. Пусть он думает, что оно твое. Только вечером принеси.

— Ты проиграешь. Я тебе точно говорю. Любому из них только

разреши подержаться — все на свете забудет.

— Эдик не такой. Он хороший!

Наташка быстро переоделась.

— А как ты с ним будешь? — спросила Нина.

— Я-то сумею. А вот ты как? Тебя ведь мать убьет.

— Не привыкать. Только вечером принеси и все расскажешь.

— Это пожалуйста.

— Бутылки свои возьми! — крикнула Нина, когда Наташка уже была на

лестнице. — На дорогу тебе нужно?

— Я быстро! — Наташка чмокнула ее в щеку.

—. Ну и пусть она меня убивает — кричала Нина, пока Наташка бежала

по лестнице. — Пусть! Не поддамся! Смерть немецким захватчикам! Ура!

— Дура! — крикнула ей с первого этажа Наташка. — Дубина!

Дождь вроде перестал, но босоножки опять сразу намокли. Наташка

пробежала через двор и была уже перед аркой, когда услышала за спиной

протяжный крик. Пожилой человек в мятой шляпе, с замызганной сум кой в

руке шел между луж, выбирая дорогу посуше, и, не поднимая головы,

кричал по привычке громко: «И-ё-ё!»

— Эй, — крикнула Наташка, — старье берем?

Он серьезно посмотрел на нее.

— Бутылки не возьмешь? Совсем новые.

— По пятаку, — сказал старик, — хочешь?

— Давай. А знаешь, где старья много? Вон там, — Наташка показала на

свое окно: с форточки, как кишка, свисало намокшее полотенце. —

Квартира сорок три. Дешево отдадут.

Старик кивнул и пошел к парадному. «И-ё-ё!» — затянул он опять.

Было уже часов одиннадцать. Длинные серые лужи вдоль тротуара то

лежали неподвижно, то вздрагивали, как от холода, под порывами ветра.

Наташке нравилось ее отражение. Она шла по самой кромке тротуара— так

ноги получались длиннее и юбка красиво колыхалась вокруг них. Но было

пасмурно, и дождь мог пойти в любую минуту, народу на улице было

немного, и был он совсем не такой, чтобы рисковать платьем.

Наташка дошла до метро, походила вокруг толстых ребристых колонн,

словно искала кого-то. Но и здесь публика была не та — больше приезжих.

Какие-то тетки в бархатных тужурках, с сумками через плечо, мыкались

около упрямых, на пружинах, дверей, а мужики в кителях, курточках,

пиджаках с отвисшими лацканами старательно шмыгали сапогами по

темному блестящему мрамору перед входом, счищая грязь.

Наташка остановилась у висевшей на стене схемы, выбирая, куда

поехать, потыкала пальцами в кнопки — схема всякий раз вспыхивала

веселенькими лампочками.

— Чудеса-то какие! — сказала женщина у нее за спиной.

—

Дочка! — попросил стоявший радом с ней мужчина в кителе

железнодорожника, — как нам до Рижского вокзала? В Прибалтику едем

отдыхать, супружнице солнца нельзя много.

Наташка нашла нужную кнопку, и на схеме загорелось несколько

лампочек.

— Чудеса! — повторила женщина.

— Электроника пришла на транспорт! — торжественно сказал мужчина.

— Техническая революция, понимаешь?

Женщина закивала и сунула Наташке монету.

Через несколько минут Наташка уже вошла в роль. Она вышагивала

перед схемой и кричала:

— Товарищи, проверьте ваш маршрут! Экономьте время!

. Желающих было много, около Наташки уже выстроилась очередь, но

подошла тетка в фуражке и сказала:

— Ну-ка, иди отсюда!

— Да они сами дают. Я им помогаю.

— Вот я тебе сейчас помогу. Иди, а то милицию позову.

Наташка поехала на Выставку. Еще не выходя из метро, она поняла, что

ошиблась — опять вокруг нее были приезжие да какие-то бабушки с детьми.

Но делать было все равно нечего, и она решила выйти посмотреть, какая

погода. На худой конец можно будет попробовать этот номер с лампочками

— мелочи в кармане набралось много, целая горсть.

Здесь погода была лучше. Солнце то и дело выглядывало. Перед входом

на Выставку пело радио, шумели на ветру флаги. Прямо на тротуаре стояло

штук десять автобусов, а один даже иностранный, высокий и весь из стекла,

как аквариум. Наташка подошла поглядеть на него. На ступеньках автобуса,

пригревшись на солнце, дремал иностранец, двуглазый аппарат шевелился

на его толстом животе.

— Эй, — позвала- Наташка, — фото!

Иностранец открыл глаза и без всякого интереса

посмотрел на нее.

— Товарищ, — сказал он и начал загибать пальцы, — спутник, мир,

дерьмо, спасибо.

И опять закрыл глаза.

— Фото! Фото! — не отставала Наташка

Иностранец вздохнул и начал наводить аппарат, а Наташка закинула

руки за голову и улыбалась, как будто была на пляже и ей было жарко.

— Спасибо, — сказал иностранец.

— Фото! — кричала Наташка. — Адрес запиши.

— Ты чего пристаешь? — спросил из окошка другого автобуса шофер.

— Не видишь, устал человек? Отойди.

— А чего он, спать сюда приехал? Пускай все смотрит, капиталист

проклятый.

— Спутник — бип-бип! — сказал иностранец, не открывая глаз.

— Видишь, им всем ракеты нужны. А больше им ничего неинтересно.

Шпионы проклятые!

— Вот я сейчас вылезу, — пообещал шофер, — и дам тебе такую

ракету!

Едва ли эта угроза смутила Наташку, но и так было ясно, что

измученного туриста ничем не проймешь. К тому же у входа назревал

какой-то скандал, и Наташка поспешила к месту происшествия.

Здоровенная деваха лет двадцати в темно-синем костюме, который,

казалось, вот-вот лопнет от движений могучих округлостей, билась, как

пойманная рыба, в тесном проходике, высоко вскидывая красные ручищи.

Две контролерши — одна молоденькая, с челочкой из- под берета, другая

старая, в очках, — надежно держали оборону.

— Это что же получается! — кричала девушка. — В туалет сходить

нельзя? Или городские и это уже механизировали?

— Предъявите ваш билет! — спокойно сказала очкастая контролерша.

— Я тебе сто раз говорила, что все билеты у нашего Самоделкина. Он

за билеты отвечает.

— Тогда купите.

— Как же! Я с делегацией, обязаны пропустить.

— Девушка, у нас триста делегаций в день. Нужно соблюдать порядок.

— А ты за уборные отвечаешь? — спросила молодая контролерша.

— Я за рост надоев отвечаю, понятно? За рост поголовья. За снижение

себестоимости.

— Плохо отвечаете, — сказала очкастая. — Цены на мясо когда

поднялись? Это вы так себестоимость снижаете?

— А вы привыкли все даром получать. Привыкли на деревне выезжать.

— Бедненькая! — опять влезла молодая контролерша. — Совсем тебя

заморили. Да на тебе пахать можно.

— Как же! Прошли те времена. Сейчас где сядешь—там и слезешь.