Вот так вот. Ещё делов часа на четыре, но он открыл движение! Отчитался. Молодчик! Ещё сорок минут окна было, но он быстренько отчитался. В акте приёмке поставят красивое время. Да кого колышет? Ну и что, что опасно это?

Я топал по шпалам в «парк». Там отстаивалось наше «прикрытие». На соседних путях работали тоже наши. Две бригады, человек сорок, мельтешили оранжевыми букашками. Некоторые замахали руками, видимо узнали. Я тоже поднял руку в приветствии. Они не унимались, ещё больше народа махали, что-то кричали, тыкали руками в меня, указывая за меня.

Я обернулся. По этому же пути ехал на меня полувагон. Тихо ехал, неспешно и неслышно.

Я уже говорил, то я животина не беговая, а тягловая? Я и живу так же неспешно, и соображаю так же неспешно, но основательно. Жена вообще называет меня тормозом. Поэтому, когда я увидел вагон, прущий на меня с неизбежностью смерти, первой моей мыслью была, конечно же, неправильная, а именно: «Какого хрена он тут делает? Окно же!» Тут я вспомнил, что движение-то уже открыли.

И я прыгнул из колеи пути, но поздно. Я как обычно – ступил, стормозил. Я видел в прыжке приближающийся тёмно-зелёный угол полувагона. Я понял, что не успеваю. Всё. Алес капут. Финита ля комедия. Эта штука не е… не ест, а давит.

Я не боялся. Совершенно. Страха не было совсем. Его уже давно во мне не было совсем. Уже с десяток лет я ничего не боялся совершенно, даже смерти. Жена говорит, что я настолько тормоз, что не успеваю испугаться. Но я думал совсем не об этом. Последней и единственной мыслью было: «И это – всё? Так бессмысленно и бесполезно? Где смысл? И для чего же я жил?»

Удара не почувствовал. Просто наступила Тьма.

Боли не было. Ничего не было. Полное отсутствие всего. Вообще ничего. Полная, абсолютная темнота. Но я же думаю! Я мыслю, значит, я – существую. Цитата. Не помню откуда. Я живой. Или как?

Долго. Сколько – непонятно. Долго-долго ничего не происходило. Потом что-то изменилось. Мне показалось, я начал двигаться. Как двигаться? Непонятно. Тела своего я не ощущал. Ногами не шел. Ничего не ощущал, кроме изменения моего местоположения относительно предыдущего местоположения. Падение? Полёт? Не знаю – как это – полёт? В свободном полёте быть не приходилось. На падение похоже. Тут уж у меня большой опыт, в падениях. Но падал я не вниз, как должно быть, а как-то вбок.

Ещё изменение – источник света вдали. В кромешной тьме – отсвет далёкой призрачной звёздочки. Как только я увидел едва различимый отсвет, появилось новое ощущение – боль. Боль! Блин, как я не любил боль! Я ужасно плохо переношу боль. Не могу её терпеть, вернее – терпеть её не могу! Ничего никогда не боялся, а боль не переношу.

Звездочка пропала. Пропала и боль. Повисло опять Ничто темноты. И движение прекратилось.

Не-ет, так не пойдет! Да, приятно, конечно же, когда ничего не болит (а чему, кстати, болеть-то?), но Ничто меня не устраивает. И я рванулся (чем?) в сторону, где отблёскивал до этого свет.

Опять появилась звёздочка, появилось падение, вернулась боль. Но теперь для продолжения падения приходилось прилагать усилия, будто я толкал что-то на подъём горы, хотя тела я по-прежнему не чуял. Да ещё терпеть боль. Это тоже тяжко. Говорят, к боли привыкают. Не знаю. Невозможно привыкнуть к этому мучению.

Что же там, в конце? Что за свет? Свет, причиняющий боль? Чем я ближе «падал» к нему, тем больнее было. Но я «толкал» «падение» всё сильнее, превозмогая всё усиливающиеся мучения. Когда стало невмоготу терпеть, я стал кричать, орать, потом просто голосить во всю мощь (чего?), но упорно «толкал» к свету.

И вот Свет залил Всё. Остался только Свет. И Боль. Мука. Мучение.

– Кто ты? – раздалось громоподобно.

– Я? – удивился я.

– Кто я – я знаю. Кто ты?

А кто я? Кто Я? Имя? Что имя? Как меня зовут? Да все по-разному. Коверкают имя, вешают прозвища. Мама, жена, сын, ребята с работы, одноклассники – все по-разному. Каждый хоть чуть, но иначе. Как я сам себя называю? А кто сам себя называет, ну если сам перед собой? Я и есть Я. Имя – чушь. Придуманный людьми идентификатор. Перед этим Голосом и Болью – имя – чушь.

А что? Социальный статус? Место в обществе себе подобных? Пыль. Я – пыль. Миг между прошлым и будущим. Выживал, старался, учился, терпел. А сейчас что значит всё это, вся моя прошлая жизнь? Чушь.

Что я для людей? Для любимой жены, для того набитного мальчугана – сына моего, для матери? Они мне дороги, я им дорог. Я – муж, отец, сын? Со стыдом и болью я вспомнил, как причинял боль обид, невнимания дорогим мне людям. Стыдно. Больно. Плохой муж, плохой отец, никудышный сын. Опять не то!

А что ещё? Работа? Служба? Не служил. Работу ненавидел. Нет, я – не лентяй. Ну, не больше других. Не было у меня работы, которую можно было бы назвать Делом, заниматься Делом и быть довольным. От всех способов зарабатывания средств к существованию оставался только стойкий осадок Мозгоё…ства. Напрасно потерянное время. Не мог я себя назвать ни экономистом, ни металлургом, ни путейцем. Как один сказал: «Мы поколение коекакеров». Вот это точно. Но тоже – чушь.

– Я не знаю, – ответил, наконец, я. – Я – Никто.

– Никому место в Нигде. Зачем шел ты на Свет, терпишь Мучение?

– Не хочу в Нигде. Не хочу быть Никем. А к Свету всегда надо идти. Иначе нельзя. А Мучение? Бог терпел – и нам велел. Терпимо. Это что-то. Лучше Небытия. И так всю жизнь это – НЕ. Не-жизнь, не-смерть, не-друг, не-враг, а всё только – ТАК… Ни то, ни сё. Небытие. Унылое Ничто. Постоянно.

– Почему шел через Мучение на Свет? Легче же было наоборот?

– Легче, – согласился я. – Легче не значит лучше.

– Почему? – опять прогремел гром.

– По кочану! Не знаю! Так надо!

– Кому надо?

– Мне!

– А ты кто?

– Я? Я – человек! Мужик! Для трудностей я создан!

– Помни об этом. Не забывай!

Раскаты грома катались волнами вокруг. Отдаляясь, приближаясь, схлёстывались друг с другом, дробились друг об друга.

– Жить хочешь? – спросил тот же голос, но тише, без громовых раскатов.

– Не знаю. Особо и нет. Только…

– Только…

– Родные мои. Нужен я им. Жене нужен муж, сыну – отец, матери – сын.

– У них будут они. Может лучше, чем ты.

Если бы у меня была бы голова, я покачал бы ею, были бы губы – поджал бы их.

– Это врят ли. Будет ли он любить их, как я? Заботиться о них? Никому не доверю. Надо жить. Потому и живу. Для них.

– Ой ли?

– Упрёк справедлив, согласен.

Раскаты грома совсем стихли. Но что-то гремело всё равно. Это Боль. Мучение уже гасило Свет.

– Так что же с тобой делать?

– Не мне, видимо, решать.

– Не тебе. А чего хотел бы ты?

– Положи, где взял.

Опять загрохотало, оглушило. Мне становилось всё хуже.

– Может быть… – пророкотало, – и будет по-твоему. Но будет тебе Испытание. От того как ты пройдёшь его и будет зависеть – Небытие или «Положи, где взял». Кто ты?

– Я! Я – человек! Русский человек! А ты кто?

Боль накатывала, как штормовые волны. Боль уже гасила Свет и моё сознание. Кругом темнело. Лишь два светлых пятна осталось.

– Ты – Бог? – спросил я, но голос мой прозвучал так жалко, тихо, как стон.

– Нет, – со смешком ответил громоподобный голос, правда, в этот раз – звеня, как в пустом ведре.

– Я умер? – опять спросил я.

– Пока нет. И я, как врач, постараюсь этого не допустить.

Врач? Какой, на хрен, врач? Это…

Всё исчезло, как будто выключили рубильник.

Блин, больно-то как!

– Терпи, боец, генералом будешь, – грохотал болтом в пустом ведре голос.

– Маршалом, гля. Где я?

– В узловой больнице.

– Чё я тут потерял? Чё больно-то так? Чё я не вижу ничего?

– Во, ожил, залопотал. Жить будешь.

– Куда я, на хрен, денусь! Чё за узловая больница?