в его постели. Совсем взрослый здоровенный парень, студент второго курса Бауманки, должно ведь было это произойти когда-нибудь. Что ее так разозлило тогда? Что эта девчонка, его однокурсница, оказалась не девственницей? Из любопытства когда-то подарила свою невинность репетитору - опытному, уверенному
в себе взрослому мужчине, так не похожему на всех этих озабоченных прыщавых ребят из ее класса. Или мысли девушки о близости с сыном? Его первой близости с женщиной.
“Слишком быстро, торопливо, неумело, даже грубо…”.
“Ты еще смеешь быть недовольной, похотливая мерзкая тварь?!”
Вечная ошибка матерей, которые выбирают не жену для сына,
а удобную и беспроблемную невестку лично для себя.
“Любовь? Что за глупости! Какая любовь? Что он понимает?
Я лучше знаю, что ему нужно. И вижу ее насквозь. Окрутит его эта вертихвостка, будет мучиться всю жизнь”.
И горе невестам и женам, которые посмеют не понравиться любящим матерям своих женихов и мужей. Они будут постоянно провоцировать скандалы, поссорят, даже развода добьются. Потому что их замечательный и самый лучший на свете сын достоин большего. И, конечно же, легко найдет себе другую, гораздо более подходящую, женщину. Они, эти достойные и подходящие женщины, должны сами выстраиваться в очередь и на шею ему вешаться одна за другой - только выбирай. А как же иначе?
Анна поежилась.
Да, она может избавить Андрея от этой, показавшейся ей нелепой и ненужной, привязанности. И отвадить эту девушку от сына тоже очень просто. Но, все-таки, зачем она в тот день сразу, без раздумий, сделала это? Пока Анна была дома, эти мысли совершенно не тревожили ее, но стоило уехать - и ничего другое и в голову уже не идет. Невозможно сосредоточиться, а ведь еще и работать надо.
“Что я натворила!”
Бедные дети. Если отбросить эмоции, эта девочка (Саша, кажется?) вполне нормальный вариант. Не вульгарная, симпатичная, воспитанная, даже не курит. И учится хорошо. Она не хуже других. Даже лучше, наверное.
“Еще ничего не потеряно. Я же была дома и потому очень мягко, осторожно ударила, не всерьез. Воздействие было совсем поверхностным, не глубоким, все можно исправить. Без повторного внушения этот блок вообще может рассыпаться сам собой. Но я виновата и потому аккуратно сниму его. Пусть они сами решают”, - пообещала себе Анна, и сразу стало легче на душе. Она глубоко вздохнула, остановилась, подняла глаза, оглядываясь. Куда же она шла все это время и где оказалась?
Улица Кунгу. Господская, в смысле - Селедочная. Доказательство того, что Рига всегда была немецким городом. С истинно германской бюргерской бережливостью здесь старались не менять всю табличку с названием улицы: зачем, если можно изменить только некоторые буквы? Где-то совсем рядом Кунгу должна пересекаться с улицей Пелду - Плавучей, бывшей Свиной: тоже изменили три буквы в ее названии. Когда-то епископ Альберт очень удачно разделил земли покоренных ливов на три части: одну отдал Церкви, другую - Братству рыцарей Христа Ливонии, более известному как орден Меченосцев, а основанная немецкими колонистами Рига получила права самоуправления. Что же касается местных туземцев, то им милостиво было даровано право стать рабами и слугами завоевателей. Такое положение дел устраивало и Польшу, и Швецию, которые по очереди захватывали этот кусок Прибалтики. И лишь после завоевания Россией положение аборигенов-латышей стало меняться в лучшую сторону. Впрочем, даже в начале ХХ века в России у всех на слуху была поговорка: “У него, как у латыша - х…, да душа”. Историческая память, привычка быть слугами немцев, позвала часть мужчин Латвии на службу Третьему Рейху. В то время, как их жены и дети-подростки (всего - около ста шестидесяти тысяч человек) работали в лагерях трудовой повинности на территории Германии, сами они честно охраняли концлагеря, расстреливали евреев и заложников, сжигали деревни в России, Белоруссии и Польше. Именно Рига стала административным центром рейхскоммиссариата Остланд, включавшего в себя Эстонию, Латвию, Литву и (какое неслыханное унижение!) славянскую Белоруссию. Территорию этого рейхскоммиссариата Гиммлер планировал заселить германскими колонистами (и в Литву успели привезти аж 30 000 расово полноценных господ),
а большую часть местного населения предполагалось депортировать
в Западную Сибирь. Но, в отличие от белорусов, прибалты не забивали такими пустяками свои головы. И потом, после поражения, они очень не любили русских “оккупантов”, которые заново отстроили их города и возвели на латышской земле самые современные заводы и фабрики. После обретения независимости очень довольные собой эстонцы, латыши и литовцы сразу же разорили, разграбили и разрушили это наследство СССР. А потом по дешевке продали ненужную им независимость Евросоюзу и НАТО. С тех пор более двух миллионов молодых и здоровых людей покинули Латвию, оставив в ней почти одних лишь стариков и детей. Уехали на Запад, чтобы убедиться: со времен епископа Альберта их место
в благополучной Европе совершенно не изменилось, и конкурировать за рабочие места им придется не с англичанами, французами или немцами, а с неграми, арабами, албанцами, галичанами, поляками
и турками. А коварные оккупанты тем временем снова вернулись
в Латвию, скупили почти все побережье, заставили вновь выучить русский язык. Но самым подлым и непорядочным с их стороны оказалось то, что их теперь было слишком мало. В России уже поняли, что есть заграница поприличней и почище, и на все магазины и рестораны русских просто не хватало. Приходилось с удвоенной угодливостью обхаживать тех, что все-таки еще приезжали. И даже заставляли официантов, барменов и продавцов петь с ними советские военные песни, кричать “Yankee go home” и “Hitler kaputt”.
Анна посмотрела на часы. До парома в Стокгольм оставалось еще несколько часов.
“Надо бы сыну купить что-нибудь”, - подумала она и тут же почувствовала неладное. Когда-то давно Алексей учил ее, что
в первую очередь при работе “в поле” надо опасаться внешне ничем не примечательных, выглядящих абсолютно обычными, людей. Профессионалы в толпе никогда не выделяются. Далее - неопрятных асоциальных личностей, которые, конечно, к контрразведке не имеют никакого отношения, но никто не знает, что придет в голову наркоману в ломке или ищущему мелочь на опохмелку алкоголику. И практически совсем не опасны всевозможные неформалы с очень аккуратно порванными джинсами и тщательно покрашенными и уложенными ирокезами. Это пустышки, которые и раздражают рядовых граждан именно своей никчемностью. Никто не упрекнет прославленного художника за синие усы, а нобелевского лауреата по физике - за идиотскую прическу. Гениям все можно. Но, “что позволено Юпитеру, не позволено быку”. Сказал “А” своим вызывающим внешним видом? Изволь продолжать
и говорить “Б”, “В” и далее по алфавиту. Не можешь? Получай насмешки и крепкие выражения, и не обижайся, сам нарываешься и виноват. Но сейчас запах беды просто пропитал окружающий воздух. Опасность была везде и всюду. Как же могла она позволить себе так задуматься? Быть такой безответственной и беспечной? Надо бы бежать, но ведь ее ждут в Стокгольме. Как посмотрит она в глаза Даше? И что скажет Алексею? Но и в Стокгольм намеченным путем уже нельзя. Не выпустят, только пропадет напрасно. Анна сосредоточилась, сжала зубы так, что из прокушенной губы потекла кровь. Стоявший в нескольких метрах впереди нее панк зашатался, позеленел и, схватившись за голову, уткнулся в стену. Неопрятного вида мужчина на другой стороне улицы, тупо глядя перед собой, опустился на землю. Молодая красивая женщина сзади споткнулась на ровном месте и растянулась на асфальте,
а потом свернулась клубком, держась за разбитое колено. Выскочившие из припаркованного рядом микроавтобуса люди в камуфляжной форме незнакомого образца растерянно затоптались у дверей, а потом - полезли обратно. Еще полтора десятка метров -
и свернуть за угол, раствориться в толпе. Сесть в первую попавшуюся машину с шофером, поменять ее несколько раз. Главное уйти из поля зрения тех, кто ее уже увидел. Десять метров. Пять.
