- Имущество графов Энхейм уже давно принадлежит другим людям. Не мятежникам. А тем, кто был рядом со мной на Саговом поле. Вы не воин, Сэлингин, Вы не представляете, что творилось на нем в тот решающий день. У меня до сих пор болит плечо перед дождем. Вам этого не понять, - ответил король. - Я не могу просто взять и еще раз конфисковать эти особняки и имения. Меня все осудят и никто не поймет. Нужно посоветоваться с юристами, оговорить все возможные нюансы. Может быть, леди Онель согласится на денежную компенсацию, как Вы думаете?
- Онель не будет торговаться с Вами, - повысил голос кинарийский посол. - Но свою родовую собственность ей придется принять. Поверьте мне, она сделает это очень неохотно.
- Неохотно? Вы несете полную чушь, уважаемый Сэлингин.
Я, конечно, еще подумаю над Вашими словами. И постараюсь что-то предложить этой лерийской шпионке. Но не ждите, что я буду идти у нее на поводу в ущерб собственным интересам и интересам верных мне людей.
Дверь распахнулась, и в комнату ввалился молодой куртизан.
- Поговорим об этом завтра, - ласково улыбаясь фавориту, сказал послу Лиир.
- Не о чем уже с тобой разговаривать, - отвернувшись, чуть слышно сказал Сэлингин, и, не прощаясь, вышел из королевских покоев. - Самому все решать придется. Как обычно. Привык уже.
Через неделю одетый в темный плащ высокий мужчина вышел на свою любимую смотровую площадку на горе Нами прямо через закрытую дверь посольства Лерии в Раневе.
- Так вот, значит, какой ты стала, Онель, графиня Энхейма, - тихо сказал он. - Я никогда не видел тебя, только слышал от Талин, и представлял совершенно иначе. И ты тоже страстно мечтаешь отомстить своим врагам? И кровь все никак не перестает идти из ран нашего Мира. А ведь растревоженные тобой враги уже все решили за тебя. Завтра, по пути в королевский дворец, они убьют тебя. И никогда не будет морщин на твоем прекрасном лице, не будет седых волос, ты никогда не узнаешь, что такое климакс
и боли в сердце. И ты родишься уже в другом Мире, не вернешься обратно. Останутся две дочери, которых ты любишь больше, чем позволяешь себе признаться в том. Что же мне делать с тобой? Талин любила тебя, как младшую сестру. И она никогда не простила бы мне, если бы узнала, что я…
Он вздохнул и посмотрел на высокое звездное небо.
- Да, Кали, я, наверное, поступаю неверно, но не могу иначе. Впервые за десять лет я вмешаюсь в дела этого Мира. Ты не умрешь, Онель. И даже не узнаешь о том, что могла умереть. Ты будешь жить. И вообще, делай там, в Раневе, все, что хочешь.
- Эх, Кэллоин, - печально глядя на него с высоты, сказала Кали. - Так и не понял ты ничего до сих пор. Бодхисатва хренов.
В МИРЕ ЗА БЕЛЫМ ЗЕРКАЛОМ. МИССИЯ В ПРАГЕ
Магомед Гаджиев плохо спал в последнее время. Проклятая девчонка все время смотрела на него. Четыре года назад они убили ее на пороге дома в пригороде Махачкалы. Случайно.
“Зачем она проснулась, эта никому не нужная сопливая тварь? - думал Магомед. - Из-за таких, как она, ничего не понимающие люди и считают нас бандитами. Но, разве мы звери, чтобы убивать детей? Ее родители - это другое дело. А она могла бы жить дальше. Но эта гадина проснулась, увидела, заорала и ее тоже пришлось придушить”.
Девчонке было лет пять или шесть, она была аваркой. Как этот, прикормленный русскими, поэт, сказавший, что “Дагестан никогда добровольно в состав России не входил, и никогда добровольно из нее не выйдет”. Конечно, если бы не русские переводы, его бы не знали даже соседи - даргинцы, кумыки, ногайцы, лезгины, лакцы
и так далее. Но Гамзатова уважали, никто тогда не осмелился наказать его. И он спокойно умер в своей постели. А Магомед Гаджиев решил, что в Дагестане не будет неприкасаемых. Воюй, помогай шахидам или плати. Иначе - смерть. Но эта девчонка… Она
и раньше все время смотрела на него. А здесь, в Праге, обнаглела окончательно: в последние дни он просто физически ощущает ее взгляд - на улице, в магазинах, хоть из дома не выходи. Вот и сейчас она словно идет за ним. Магомед поежился и зашел в маленькое кафе.
“Нервы совсем никуда, - подумал он, заказывая чашку кофе. - И чужое здесь все совсем. Давит. Даже воздух другой, как будто. Получу от Хатима деньги и уеду”.
Он, конечно, знал, что никуда не уедет без разрешения Хатима, но приятно было думать, что в этой жизни что-то зависит
и от него.
“Как он подчинил всех нас, - с ненавистью подумал Магомед. - Заставил пресмыкаться перед ним в ожидании очередной подачки. Мы рискуем жизнью, мерзнем, мокнем под дождем, неделями не видим женщин. А он тяжелее кредитной карты ничего в руках не держал. А сколько молодых ребят из-за него никогда не увидят родные горы, потому что прямо из афганских лагерей их вместо Дагестана отправили в Ирак или Сирию”.
Поставив чашку с недопитым кофе на стол, он вышел на улицу. Какая-то молодая светловолосая женщина подошла, встала рядом, совсем близко, сказала что-то на малопонятном для него местном языке. Очень красивая, в другое время он, возможно, был бы повежливее, но сегодняшнее настроение совершенно не подходило для флирта.
- Не понимаю, - неприветливо буркнул он, и отвернулся.
- Да где уж тебе, - усмехнувшись, сказала женщина по-русски. - Я говорю, что через несколько минут ты умрешь и у престола Аллаха, перед лицом Пророка, будешь отвечать за совершенные тобой преступления.
И она легонько ударила его по руке своей косметичкой. Магомед хотел схватить ее, но незнакомка ловко увернулась и теперь уже быстро шла к припаркованному неподалеку автомобилю,
а незаметно подошедший мужчина удержал его, осторожно, но крепко взяв под локоть.
- Вам, наверное, плохо? - участливо спросил он.
- Да, плохо, - побледнев, пробормотал Магомед, чувствуя, как повисла плетью рука и онемение бежит вверх, вот-вот достанет до сердца.
- Вот сюда, - сказал добрый прохожий, усаживая его на скамейку.
- Это она, русская, - задыхаясь, сказал Магомед.
- Конечно, она, - подтвердил незнакомец. - Русская. Дашей зовут. Золото, а не девчонка. Только один недостаток: не дает никому.
- Сообщите в полицию. И врача… Быстрее…
- Врача - это можно, - внимательно глядя по сторонам, ответил напарник убийцы. - Смерть от сердечного приступа, надо зафиксировать. Но мне тоже пора. С Вами все в порядке, и Даша уже уехала. Приятно было познакомиться, Магомед Салихович. А “Скорую” я сейчас вызову, не беспокойтесь.
Он встал и неторопливо пошел прочь по залитой солнцем улице. Хватая воздух ртом, Магомед смотрел ему вслед, беззвучно открывая рот и пытаясь выдавить из себя хоть слово. Яркий солнечный свет резал глаза, он прикрыл их, и его сердце остановилось от ужаса: прямо перед ним стояла та самая незнакомая аварская девочка. Захрипев, Магомед грузно повалился на бок. Вдали раздалась сирена машины “Скорой помощи”.
Хатим ибн Асаф ас-Сунайян, денег от которого так и не дождался Магомед Гаджиев, прилетел в Прагу день назад. Остановился он, как обычно, в королевском люксе небольшой гостиницы, расположенной в тихом переулке близ Староместной площади.
В свое время этот отель был выбран Хатимом из чисто прагматических соображений и близость к основным достопримечательностям Праги не имела никакого значения. Дело в том, что столица Чехии, в отличие от других больших европейских городов, Хатиму почему-то совершенно не нравилась. Более того, буквально все вызывало у него отчетливое неприятие и раздражение. Открытого пространство он здесь не выносил, и потому обычно проводил время в закрытых помещениях, где ничего не напоминало о древнем и абсолютно чуждом ему городе: в безликих и космополитичных ночных клубах, дорогих итальянских либо французских ресторанах, на представлениях варьете. В крайнем случае - смотрел американские боевики или сидел в интернете в своем номере. Единственное, что нравилось ему в Праге, и из-за чего Хатим, скрепя сердце, все-таки мирился со своим нечастым присутствием в ней - местные проститутки. Безропотное подчинение готовых к любому унижению бесстыжих и распущенных женщин чужих неверных народов доставляло ему гораздо большее наслаждение, чем половой акт с любой из четырех его жен - особ чрезвычайно достойных, очень красивых, весьма искусных и сладострастных. Но именно чешские и еще, пожалуй, украинские, жрицы любви, которые в последние годы буквально оккупировали Прагу и встречались здесь буквально на каждом шагу, нравились ему больше всех. Имелись в Праге, разумеется, также и польки, румынки, немки, цыганки, всевозможные азиатки и негритянки, но с ними Хатиму все же чего-то не хватало и было как-то менее интересно. Эту ночь он провел с бывшей учительницей украинского языка из нищей полуголодной Галиции. Хатим, как обычно, с удовольствием сбил всю спесь с этой жалкой, воображающей себя образованной, твари, показал ей, кто она такая, чего на самом деле стоит и заслуживает. Заплатил же гораздо меньше, чем она ожидала - и очень порадовался разочарованному выражению лица и полным обиды глазам этой, предвкушающей щедрое вознаграждение, распутной беленькой сучки. Которая, надеясь разжалобить его, пыталась рассказать о маленьком сыне, оставленном дома, во Львове.
