Я молчу, и папа наклоняется над столом.

— Прости за вчерашний ужин, — тихо и искренне говорит он. — Я был на пределе, и сейчас хочу загладить свою вину перед тобой и твоим братом. Мы всё ещё семья, Одри. Это никогда не изменится.

Я уже собираюсь сказать что-то типа «аха», когда рядом со мной появляется официант. И это не Таня, а Уоррен. Он улыбается мне чуть заметной улыбкой, что предназначается только мне, ставит передо мной стакан и наливает в него воду. Его отстранённость подсказывает мне, что наша встреча — это тайна, которую нельзя выдавать даже моему отцу.

— Я хочу сказать, — продолжает папа, словно я его слушаю, — что я не всегда был вам хорошим отцом и очень об этом сожалею. Я стану лучше.

Я совершенно поражена его поведением; даже не могу честно высказаться о своих чувствах на эту тему. Он должен нам куда больше, чем просто извинение. Но пока я выдавливаю из себя улыбку.

— Всё нормально, пап, — говорю я ему, — я тоже не облегчала тебе жизни.

Похоже, он удовлетворён нашими обоюдными извинениями, но в действительности же мне хочется сказать: «Ты оставил нас. И теперь, когда мы уедем из этого отеля, ты сделаешь это снова. Это, по-твоему, значит стать лучше?»

Дрожащей рукой я поднимаю стакан с водой и делаю глоток. Молчание между мной и отцом грозит перерасти в неловкое, и мне нужно что-то сказать.

— Как прошла вечеринка в бальном зале? — спрашиваю я. — Кажется, люди только и говорят об этом.

Папин стул скрипит, когда он откидывается на спинку, его глаза сияют.

— Вечеринка была великолепной, — тихо говорит он. — Что-то изменилось, Одри. Впервые я понял, что у нас всё будет хорошо. Мы трое, все вместе. Вот увидишь. — Он умолкает, по его лицу пробегает тень грусти. Я не могу понять, с чем это связано, хотя и раньше уже видела это выражение его лица. — Надеюсь, что ты увидишь.

Моё сердце начинает глухо биться в груди, накатывает тошнота от мысли, которую я не могу ухватить. Конечно, хорошо, что отец настроен так оптимистично, но мне не верится, что к закату солнца мы снова станем счастливой семьёй. Я слишком осмотрительна, чтобы так думать. Глотнув воды, жду, когда пройдёт тошнота. Когда она проходит, я снова говорю, но перевожу нашу беседу на более лёгкие темы, пытаясь избавиться от ощущения дискомфорта, которое проникло мне под кожу.

— Что это на тебе надето? — спрашиваю я. — Не думала, что ты взял с собой свои костюмы от Армани.

Он усмехается, и это тёплый смех.

— Забыл их взять, — отшучивается папа. — Мои рубашки-поло не отвечают требованиям, так что мне прислали костюм. И это. — Он открывает лацкан пиджака. — Они, в сущности, подарили мне новый гардероб.

— Как мило, — говорю я. — Может, скажешь им, что я тоже бы не отказалась от парочки платьев.

— Обязательно. — А потом отец признаётся: — На вечеринке я встретил последнюю пассию твоего брата. Кэти… — Он делает большие глаза.

— Психопатка? — подсказываю я, повторяя слово, сказанное Элиасом.

— Эксцентричная, я бы сказал. Социопатка, возможно. Хотя я могу и ошибаться. — Он поднимает руки и пожимает плечами, и я обнаруживаю, что улыбаюсь. Впервые со смерти мамы напряжение между нами исчезает. Оказывается, мы с папой можем подружиться на почве отвратительного вкуса моего братца в женщинах. Раз уж зашла речь о моём брате.

— Ты уже разговаривал сегодня с Дэниелом? — спрашиваю я.

— Не видел его с прошлой ночи. Он рано ушёл с вечеринки. Похоже, они с Кэти поссорились.

— Дэниел был на вечеринке? — усмехаюсь я. — Какого чёрта! Он же сказал мне, что не пойдёт.

— Следи за языком, — делает мне замечание папа, а потом поднимает палец, сигнализируя официанту, что мы готовы сделать заказ. Затем, наполовину занятый меню, продолжает: — Дэниел и не хотел идти. Догадываюсь, его туда затащили силой. Тем не менее, было приятно лицезреть его в костюме, а не в грязной толстовке. Многим леди это тоже весьма пришлось по душе.

— Это уже лишняя информация, — бормочу я и смотрю в меню. Но что-то настроение к еде у меня пропало. Дэниел сказал, что не пойдёт на вечеринку. Вот лжец! И почему это папа с Дэниелом получили приглашения, а я нет? Что за странности?

Подходит Уоррен, и папа заказывает клаб-сэндвич. Я заказываю блины. Поставив локти на стол и подперев ладонью подбородок, я смотрю на папу. Мне до сих пор не верится, что прошлым вечером он пошёл на вечеринку. Однако, возможно, именно общение послужило толчком к его изменению. Он хочет быть лучшим отцом; он кажется более уверенным в себе, почти не скорбящим. Кто знает, может и правда что-то изменилось. Может, он не повезёт нас к бабушке Нелл.

— А как прошёл твой вечер? — спрашивает папа. — Я не видел тебя в коридорах, а значит, ты, должно быть, нашла, чем себя развлечь.

— Я неважно себя чувствовала и легла пораньше. — Это… почти правда. Я просто опустила ту часть, в которой тусовалась на крыше и пила спиртное, потом тайно встретилась со странным парнем и чуть было с ним не поцеловалась, а на рассвете столкнулась в лифте с психованной подружкой Дэниела. Папе незачем знать все подробности.

— Неважно себе чувствовала? — переспрашивает отец. — Но ты никогда не болела.

Я смотрю на него, чтобы понять, не шутит ли он, но серьёзное выражение лица говорит мне, что нет.

— Папа, я всегда чем-то болела. Мононуклеозом, пневмонией, ветрянкой.

Он поджимает губы и кажется смущённым.

— Прости. Эту часть родительского долга взяла на себя мама. — Какое-то время мы молчим, позволяя словам дойти до сознания. Потом он спрашивает: — Сейчас тебе лучше?

— Да. Наверное, просто потянула мышцу, но теперь моя рука не болит. Даже не знаю, что случилось. Должно быть, неудачно подвернула, когда спала в машине.

И именно в этот самый момент в ресторан входит Дэниел. Его поношенная футболка жутко мятая, словно скомканной валялась на самом дне его рюкзака. Волосы торчат в разные стороны, губы бледные. У него явно похмелье. Брат падает на стул, морщится и прикасается к виску.

— Вот дерьмо, — бормочет он.

— Дэниел, — предостерегает папа. Но его лицо посветлело, так что, думаю, он по-настоящему счастлив, что мы собрались позавтракать все вместе. Когда-то я мечтала о мгновениях, подобных этому.

— Кофе, чёрный, — произносит Дэниел, когда подходит официант. Он продолжает стонать до тех пор, пока не поднимает голову и не обнаруживает с удивлением, что мы наблюдаем за ним.

— Простите, — говорит он. — Понятия не имею, как это произошло.

— Выпил слишком много спиртного? — подсказываю я.

Дэнил морщит лицо, словно хочет сказать мне: «Ты такая юмористка, Од».

— Конечно, спиртное было, но я вырубился. А со мной такого не бывает, — с раздражением отвечает брат. — Последнее, что я помню, это как уходил с вечеринки, а Кэтрин просила меня остаться. А потом — бац! И я проснулся вот в таком состоянии. Честное слово, ощущение такое, как будто моя голова раскололась надвое. — И он показывает туда, где болит.

Земля уходит у меня из-под ног. Я вскрикиваю и вскакиваю со стула, опрокидывая его на пол.

— Дэниел! — кричу я и хватаю свою накрахмаленную белую салфетку. На левом виске брата огромная трещина, что скрывается в волосах. Она такая глубокая, что видно мозг. По щеке Дэниела бежит кровь и капает на его футболку.

Из моих глаз льются слёзы, пульс подскакивает, в то время как я на дрожащих ногах обхожу стол, чтобы подойти к нему. Я смотрю на папу, ожидая увидеть на его лице такое же испуганное выражение, но он, широко раскрыв глаза, смотрит на меня.

— Одри, — произносит отец резким шёпотом и оглядывается по сторонам на остальные столики, словно ему неловко. — Что ты творишь?

Я даже не могу ничего вымолвить, просто хватаюсь за плечо брата и прижимаю салфетку к его открытой ране.

— Перестань, — шлёпая меня по руке, говорит Дэниел. — Одри!

В конце концов ему удаётся оттолкнуть меня от себя, но я в истерике. Я не могу потерять и брата тоже! Я же умру без Дэниела! Я умру! Я снова бросаюсь к нему, но он поднимает руки, чтобы защититься от меня.