Элиас молчит так долго, что я поворачиваюсь к нему. Взгляд его тёплых глаз стал мягким, но он не опускает глаза. Он смотрит прямо на меня — видит меня насквозь. Я жду слов о том, как ему жаль, жду его соболезнований, но Элиас молчит. Он словно понимает, что именно это мне хочется услышать меньше всего на свете.

— Теперь моя очередь, — говорю я, чтобы нарушить затянувшееся молчание. — Если у твоей семьи так много денег, что они обеспечивают тебе постоянное пребывание в «Руби», почему ты не в колледже? Или не занят в семейном бизнесе?

Элиас ностальгически улыбается, снова показывая свои ямочки.

— Какое-то время я учился в колледже. Но потом стал нужен моей семье здесь. «Руби» делает деньги на туризме, на привидениях и экстравагантности, а я являюсь связью с той трагедией в годовщину отеля. Так посещение вечеринок стало моей работой. Хотя, думаю, могло быть и хуже.

— Но ты не можешь заниматься этим вечно, — говорю я. — В колледже хорошо то, что всегда можно вернуться обратно. Чёрт, да ты ведь можешь получить степень через интернет. Так планирует сделать мой брат. А какая у тебя ещё альтернатива?

— В «Руби» не так уж и плохо, — пожимая плечами, отвечает Элиас. — Всё зависит от того, как на это посмотреть.

— Как оптимистично! — Я сверкаю улыбкой и медленно приближаюсь к дивану.

Мы могли бы встретиться где угодно — в кампусе колледжа, в кофейне в Темпе. Но я познакомилась с ним здесь, и это место подходит ему, можно сказать, обступает его, а не он вписывается сюда.

— Знаешь, кузен моего бывшего парня управлял отелем, — остановившись у подлокотника, говорю я. — Его звали Марко, и он был лохом, но говорил, что работа отличная. И у него была скидка в других отелях, даже на Гавайях. Ты смог бы принять руководство «Руби» на себя. Скорее всего, персонал был бы на седьмом небе от счастья, если бы Кеннета уволили.

— Мы бы все обрадовались, — говорит Элиас.

Он берёт с кофейного столика жестяную коробочку с мятными конфетами и открывает крышку. Положив одну на язык, он протягивает коробочку мне. Я благодарю его и засовываю конфетку себе в рот, а потом усаживаюсь на диван рядом с ним.

Я надкусываю драже, и оно взрывается корицей, уничтожая привкус арахисового масла. Элиас, забывшись, смотрит в окно. Мне в голову приходит шальная мысль прижаться к нему и поцеловать. Глубоко и страстно. Но тут же меня останавливает другая мысль.

— Итааак, — начинаю я, чтобы привлечь его внимание. — Ты и Кэтрин, да?

Мне не терпится увидеть его реакцию, но лицо Элиаса совершенно бесстрастно.

— Это было давно.

Что ж, это самый обескураживающе-неопределённый ответ. Склонив голову, я смотрю на Элиаса.

— Это она та девушка, о которой ты говорил в сауне. — Мне вспоминается тот наш разговор.

Элиас меняет позу и кладёт руку на спинку дивана, сев ко мне лицом.

— Да, — признаётся он. — Но мы с Кэтрин совершенно не подходили друг другу. Наши родители хотели, чтобы мы встречались, возлагали большие надежды. Но между нами не было никаких чувств — хотя, какое-то время мы довольно страстно ненавидели друг друга. Она может быть ревнивой.

— Это я уже поняла, встретившись с ней на той вечеринке. Хочу сказать, я рада, что между вами всё кончено. — Элиас усмехается, словно ему только что всё стало понятно. — Но это не потому, что я не хочу конкурировать с прекрасной, но злой блондинкой.

— С ней очень тяжело, — соглашается Элиас.

— Я волнуюсь за своего брата, — продолжаю я. — Он проводит с ней много времени, и я не хочу, чтобы его избил кто-то из персонала или ещё что.

— Тебе стоит попросить Дэниела быть поосторожнее, — говорит Элиас. — Потому что если что-то и причинит ему боль, то это будет Кэтрин. У неё отвратительный характер. Хочешь, я поговорю с ним?

Я смеюсь.

— Нет. Скорее всего, он воспримет это как состязание и захочет её ещё больше. Я сама попробую. Только сомневаюсь, что Дэниел меня послушает — он становится идиотом, когда дело касается девушек. Но если Кэтрин сделает с ним что-то в течение следующих двух дней, я надеру ей задницу. Просто предупреждаю.

Элиас закусывает нижнюю губу, чтобы сдержать улыбку.

— Ей следует тебя бояться, — говорит он и окидывает взглядом мои худые руки. Потом кладёт голову на подушку и смотрит на меня.

— Ты заботишься о нём, — с восхищением произносит Элиас. — Должно быть, ты очень близка со своей семьёй.

Эти слова разрывают мне сердце. Три месяца назад я бы автоматически ответила «да». Теперь мы с Дэниелом не разговариваем о важных для нас вещах. С отцом так вообще почти не разговариваем. Не знаю, как получилось, что все мы наломали так много дров.

Я быстро моргаю, чтобы не заплакать.

— Это произошло, когда я сидела на крыше рядом со своей спальней, — глядя мимо Элиаса, начинаю рассказывать я. — Только был не рассвет, — я махнула в сторону окна, — а закат. Мама с Дэниелом уехали в магазин, чтобы купить новую одежду к школе, а мне захотелось остаться дома. Как только они ушли, я вылезла в окно. Когда с работы вернулся папа, он запаниковал, потому что меня нигде не было. Совершенно случайно выглянув в моё окно, он увидел меня, примостившуюся у основания крутого склона крыши. Тогда мне было тринадцать, и я думала, что влюбилась.

Элиас фыркает от смеха, и я смущенно улыбаюсь ему.

— Только так вышло, что моя подруга Киран тоже была влюблена. Она поцеловала моего парня в автобусе, на глазах у всех. Я чувствовала себя преданной, униженной. Это теперь я понимаю, что у нас с Аароном не было ничего общего, но тогда мне казалось, что мы созданы друг для друга.

— Неверность может разрушать жизни, — слишком серьёзно произносит Элиас, что как-то не очень подходит для истории о девочке-подростке и её первом бойфренде.

— Сначала папа порывался позвонить им обоим и устроить разнос, но я остановила его, чтобы не стало ещё хуже. А потом он сказал мне, что я заслуживаю лучшего. Самого лучшего. Обняв меня рукой за плечи, папа сказал: «Малышка, ты будешь жить на всю катушку. Только нужно не обращать внимания на неудачи». — Я умолкаю, шмыгаю носом и качаю головой, чтобы не дать эмоциям взять верх. Я так долго не думала о папе — о том настоящем папе. О том, который любил меня, пока не умерла мама. Я даже не всегда вспоминаю о его существовании.

— Иди сюда, — говорит Элиас и осторожно тянет меня за руку вперёд. Я кладу щёку на ворот его рубашки и вдыхаю аромат — запах свежести и чистого белья. Напоминающий о мамином стиральном порошке. Напоминающий о доме.

— Я знаю о горе больше, чем ты можешь представить, — шепчет он и кладёт подбородок на мою макушку. — Порой приятные воспоминания оказываются самыми грустными.

Моя ладонь скользит по его груди и находит бешено колотящееся сердце. Это вырывает меня из моей скорби, придаёт сил. Возбуждает. Элиас обнимает меня, и я закрываю глаза, упиваясь его близостью. Жаром его тела. Проведя рукой вдоль воротника его рубашки и играя с верхней пуговицей, я слышу, как меняется его дыхание. Объятия становятся крепче, и я касаюсь губами его шеи. Челюсти. Я позволяю исчезнуть своей печали. Позволяю исчезнуть всему миру.

— Я хочу узнать о тебе всё, Одри, — шепчет мне на ухо Элиас. — Я хочу тебя всю.

У меня кружится голова, заглушая всё вокруг, я трусь своей щекой о щёку Элиаса и отстраняюсь, чтобы посмотреть на него. В его глазах под полуопущенными веками горит желание, кожа порозовела. Мои пальцы переплетаются с его волосами на затылке, мы вот-вот сольёмся в сладчайшем поцелуе.

Элиас зажимает в кулаке мою футболку, словно уже больше не в силах ждать ни минуты. Он склоняется ко мне, но, когда его губы почти касаются моих, в другом конце комнаты звонит телефон. Звук напоминает сигнал тревоги, и мы с Элиасом бессознательно отпрыгиваем друг от друга.

Телефон звонит снова, всё громче и громче, мне даже приходится закрыть уши ладонями. Элиас подскакивает с дивана, механической походкой пересекает комнату, хватает трубку и бросает на меня виноватый взгляд.