Первые дни все шло хорошо.

— Держитесь подальше от окон и забудьте об этом, — сказал им доктор Нейл. — Что касается вас, это еще одна вынужденная мера. В одиннадцать тридцать или двенадцать спуститесь в зал и побросайте мяч, поиграйте в настольный теннис. В два для вас прокрутят фильм в неврологической операционной. Пару часиков почитайте газеты, послушайте пластинки. Я появлюсь в шесть. К семи вы войдете в маниакальное состояние.

— Есть ли шанс появления провалов памяти? — спросил Авери.

— Абсолютно никакого, — ответил Нейл. — Если устанете, конечно, отдохните. Пожалуй, это единственное, к чему вам трудновато будет привыкнуть. Помните, что вы все еще сидите на 3500 калориях, поэтому ваш энергетический уровень — и вы заметите это, особенно днем, — будет все время на одну треть ниже. Вам самим придется следить за собой, вносить поправки в свое поведение. Все это, в основном, запрограммировано, но тем не менее учитесь, так сказать, играть в шахматы, овладевайте внутренним зрением.

Горелл наклонился вперед:

— Доктор, если уж так захочется, можно все-таки выглядывать из окна?

Доктор Нейл улыбнулся:

— Не беспокойтесь. Провода удалены. Теперь, даже если вы устанете, все равно не сможете заснуть.

Нейл подождал, пока трое мужчин покинут лекционный зал, направляясь назад, в Восстановительное крыло, а затем сошел с кафедры и закрыл за ними дверь. Это был невысокий широкоплечий мужчина старше пятидесяти, с резко очерченным нервным ртом и мелкими чертами лица. Он выхватил стул из переднего ряда и ловко уселся на него верхом.

— Ну? — спросил он. Морли сидел на столе у задней стены, рассеянно поигрывая карандашом. В свои тридцать лет он был самым молодым членом бригады, работавшей под руководством Нейла в клинике, но по какой-то непонятной причине Нейл любил потолковать именно с ним.

Он догадался, что Нейл дожидается ответа, и пожал плечами:

— Кажется, все в порядке. С чисто хирургической точки зрения выздоровление прошло успешно. Сердечные ритмы согласно ЭКГ в норме. Сегодня утром я просмотрел рентгеновские снимки — все залечилось просто великолепно.

Нейл с усмешкой наблюдал за ним:

— Вы говорите так, словно не одобряете чего-то.

Морли рассмеялся и встал на ноги:

— Конечно, одобряю. — Он прошелся между столами в своем расстегнутом белом халате, засунув руки глубоко в карманы. Нет, пока что вам удалось защитить свою позицию по каждому пункту. Вечеринка только начинается, а гости уже в чертовски хорошей форме. В этом нет никаких сомнений. Мне казалось, что трех недель будет недостаточно для того, чтобы вывести их из состояния гипноза, но и тут вы окажетесь, по-видимому, правы. Сегодня их первый самостоятельный вечер, посмотрим, что будет с ними завтра.

— А что вы ожидаете, так сказать, секретно? — спросил Нейл, криво улыбнувшись. — Интенсивной обратной реакции спинного мозга?

— Нет, — ответил Морли, ведь психометрические тесты показали, что ничего подобного не ожидается. Ни единой травмы. Он уставился на доску, а затем пристально посмотрел на Нейла: — Да, по осторожным предварительным оценкам, вы добились успеха.

Нейл оперся на локти, расслабил мышцы лица:

— Думаю, что я добился большего, чем просто успех. Заблокирование синапсов отсекло много данных, которые, как я полагал, останутся в центрах: незначительные отклонения психики, комплексы, небольшие фобии, в общем, перемены к худшему в психическом статусе. Большинство исчезли, по крайней мере, не обнаружились во время тестов. Однако все это побочные цели, и благодаря вам, Джон, и всем остальным в бригаде, нам удалось поразить главную цель.

Морли пробормотал что-то, но Нейл продолжал, по своему обыкновению проглатывая слова:

— Никто из вас еще не понимает этого, но совершен такой же огромный шаг вперед, как и тот, что проделал первый ихтиозавр, выйдя на сушу из моря 300 миллионов лет назад. Мы наконец-то освободили наше сознание, вытащив его из той архаичной сточной канавы, называемой сном, этого еженощного отступления в биологический автоматизм. Практически одним надрезом скальпеля мы добавили двадцать лет к человеческой жизни.

— Остается только надеяться, что люди сумеют распорядиться ими, — прокомментировал Морли.

— Погодите, Джон, — парировал Нейл, — это не аргумент. Что они собираются делать со временем, это их дело. Они возьмут из него все точно так же, как максимально пользуются всем, что нам уже дано. Думать об этом слишком рано, однако все же оценим универсальное применение достигнутого. Впервые человек станет жить все двадцать четыре часа в сутки, не уподобляясь треть суток роботу, с храпом развлекающемуся эротическими сновидениями.

Словно устав от тирады, Нейл замолчал и стал тереть глаза:

— Что же беспокоит вас?

Морли сделал беспомощный жест рукой:

— Не уверен… просто я… — Он потрогал пластиковый макет головного мозга на стенде рядом с доской. В одной из его плоскостей отражалась голова Нейла, искаженная, без подбородка, с огромным куполообразным черепом. Среди рабочих столов в пустом лекционном зале он казался каким-то сумасшедшим гением, терпеливо дожидающимся начала экзамена, которому никто не мог подвергнуть его.

Морли повернул макет пальцем — отражение Нейла поблекло, а затем исчезло. Какими бы ни были его сомнения, Нейл был, по-видимому, единственным человеком, который сумел бы понять их.

— Я знаю, все, что вы сделали — это отрезали несколько нервных узлов гипоталамуса. Понимаю — результат будет ошеломляющим. По-видимому, произойдет величайшая со времен грехопадения человека социальная и экономическая революция. Однако по какой-то необъяснимой причине у меня не выходит из головы рассказ Чехова, тот самый, об одном человеке, который поспорил на миллион, что проживет в полнейшем одиночестве в течение десяти лет. И все идет хорошо, но за минуту до того, как закончится срок, он сам, намеренно, покидает свою комнату. Конечно, он сошел с ума.

— Да?

— Не знаю, но я думаю об этом всю неделю.

Нейл фыркнул:

— Мне кажется, вы хотите сказать, что сон тоже что-то вроде коллективной деятельности и что эти трое теперь изолированы, лишены группового подсознательного призрачного океана снов? Так?

— Может быть.

— Вздор, Джон. Чем дальше мы прячем подсознательное в себе, тем лучше. Мы словно осушаем болота. С точки зрения физиологии, сон — не что иное, как причиняющие неудобство симптомы кислородного голодания мозга. Но не с этим вы боитесь расстаться, а со сном. Вы упрямо держитесь за свое кресло в первом ряду вашего личного кинозала.

— Вовсе нет, — мягко возразил Морли. Иногда агрессивность Нейла удивляла его, казалось, что тот считает сон сам по себе каким-то тайным позорным пороком. — Я просто имею в виду, что будь то к лучшему или к худшему, но Лэнг, Горелл и Авери заклинились на самих себя. Они никогда не смогут выйти из этого состояния, даже на пару минут, не говоря уж о восьми часах. Сколько бы вы выдержали сами? Может быть, нам просто нужна эта восьмичасовая скидка каждый день, чтобы облегчить бремя необходимости быть самим собой? Помните, что ни вы, ни я не сможем быть ежеминутно рядом с ними, чтобы пичкать их постоянно тестами и фильмами. Что произойдет, если они пресытятся собой?

«Этого не случится, — сказал себе Нейл. Он встал, ему внезапно наскучили рассуждения Морли. — Средний темп их жизни будет даже ниже, чем у нас; стрессы и напряжения не смогут даже выкристаллизоваться. Вскоре мы будем казаться им скопищем маньяков, которые полдня суетятся, как дервиши, а другую половину суток пребывают в ступоре».

Он двинулся к двери, потянулся к выключателю:

— Пока, увидимся в шесть.

Они вышли из аудитории и вместе пошли по коридору.

— Что вы собираетесь делать? — спросил Морли.

Нейл рассмеялся:

— А как вы думаете? Постараюсь хорошенько выспаться.