Вот, примерно, в таком положении были все фигуры на шахматной доске того периода.

Но в Петербурге мы Людмилу, как и полагается по версии все того же Пушкина, не застали. Получив крайне тревожное сообщение от отца ,обе сестры Алиса и Люси Сатины в сопровождении Германа фон Корандта, как выяснилось,отбыли во Францию, за два дня до нашего приезда. Итак,дети, не успев разглядеть нашу северую столицу в раневесенних пейзажах, я уже ,опять же, через два дня направлялся в столицу Франции.

Да, что и говорить, сочувствовать вполне и искенне Артуру, на тот момент, я положительно, был не способен , поскольку счастливые несчастных плохо разумеют, как и сытые голодных; а я на тот момент счастлив был необыкновенно. Боже мой, мог ли я тогда предполагать - насколько страшнее Пушкинской будет окончание этой сказки.

Жизнь - куда более недобрый сказочник. Но с этой строны я ее еще не знал. Так что, пока мне все улыбались и самая жизнь мне улыбалась, и я , право, любил всех и искренне не понимал даже, мрачный временами, рабочий люд - зачем они закрывают глаза на такую красоту вокруг? Почему они позволяют глазам смотреть лишь под ноги ? Ведь в мире есть много больше, чем просто кусок хлеба - примерно так рассуждал я по дороге в Париж.

И вот там-то нас и поджидал тот самый сюрприз, давший столь фатальное направление всей моей жизни. Но тогда..., тогда я просто грезил на яву. Я видел, как исполняются все мои тайные желания, даже те, о которых я глупостью почитал размышления. Та тогдашняя эйфория, охватившая меня, объяснялась, главным образом, тем фокусом, который устроила жизнь с моим мировоззрением. Ведь я с замиранием сердца приходил к ошеломляющему выводу - и чем дальше, тем прочнее и увереннее - что все прочитанные мною романы с приключениями, которые, как принято, (а мужчине - то в первую очередь) нужно вовремя закрывать и оставлять вместе с детскими рубашонками, на деле оказываются реальностью!

"Да, вот так все и бывает, - чуть ли не с придыханием полагал я, - всё, -абсолютно всё! Если меня, 17-летнего подростка, судьба запросто перекидывает из села Благодарное в Париж, то как тут не поверить в "Пятнадцатилетнего капитана" или в "20000 лье под водой"?

Парижский сюрприз - же тот состоял в том, что мы, встретившись с сестрами Сатиными и бароном, не увидели на этот раз нашего князя. От того осталось лишь послание, которое он вверил своему старому другу, генералу Сокольскому - он был с ним на протяжении всего последнего года, но теперь более не мог его сопровождать и собирался в Россию. Он, передав письмо его дочерям, объяснил нам на словах краткую суть дела. То, что князь был в деле с американскими компаниями из Нью-Йорка и он, сам лично, так до конца и не разобрался - кто же кого надул и было ли тут надувательство вообще. Но Сатин, якобы, ни на что более не надеясь, и веря только в свою звезду (это слова самого князя) отплыл в Штаты, чуть ли не клятвенно заверив, что вернется либо "на щите", либо умрет на чужбине, не видя своего позора.

В письме же, как выяснилось, была та же суть, только со множеством напыщенных отступлений. Состояние дочерей на тот момент представить, конечно, не сложно, но к чести их скажу, держались обе достойно, без обычных в таких случаях, истерик. Помимо их характера сказывалось, наверное, давнишнее знание своего отца. Хотя, предположить такого коленца с его стороны, понятное дело, вряд ли кто мог.

Барон молчал и был хоть и спокоен, но был, и явно серьезно озадачен. Артур же Всеволодович, напротив того, даже повеселел. Истинно говорят, что "приговоренному и цигарку скрутить - что за год впечатлений". Ему, не имевшему на руках спасительной суммы, любая неизвестность была только на руку и таила в себе надежду.

-Откуда вы знали про Штаты? - спросил я тогда же Артура.

-Я знал лишь немного про его дела, но и предположить тогда не мог, что может дойти до такого. Сказал тогда просто вспомнив Колумба, без всякой мысли, - отвечал он. "А вот, как бывают пророчества!" - помню, заключил тогда я про себя.

И хотя, тогда два дня еще никто не говорил даже о возможности попытки следовать за князем через океан, но я, уже тогда свято уверовав, что прочно закусил удила своей судьбы, знал непременно, что нам предстоит -таки плавание через Атлантику.

Состояние моё, нагромождающихся друг на друга событий и впечатлений, было настолько разволновавшимся, что я, помню, даже и не смог удивиться, когда на третий день Алиса, действительно, заявила о своем твердом решении следовать за отцом, разыскать его и быть ему опорой. Везде и во всем. Говорила она от лица двоих, ибо была не только старше сестры своей на 2 года, но и всегда, и во всем привыкла думать и решать за двоих. В этом не только сказывался её более сильный и решительный характер, но обуславливалось это и всегдашней её опекой и заботой о своей младшей сестре, которую, почему-то, у всех было принято жалеть.

Вот, я сейчас, сам написав это "почему-то", и опять вспомнив всё то прошлое, снова поймал себя на мысли, что так и не разобрался в этом "почему же?"

Да, конечно, черты её лица были не так безукоризненны; она была совершенно не похожа на сестру: округлость глаз, да и все черты лица её носили как бы некий налёт припухлости, что ли. И лишь темный цвет волос их был одинаков. При всем при том, я решительно не назвал бы её дурнушкой; даже напротив, я бы сказал, что её нужно было разглядеть. И вот именно сейчас, набрасывая эти строки, я, кажется, наконец-то понял причину некоего снисходительного отношения к ней. Это её внутреннее чувство приниженности пред красавицей сестрой, пред умницей Алисой. Этот отпечаток был у нее во всем: начиная с всегдашнего простоватого выражения лица - полные губы её всегда были приоткрыты; и мне кажется, она и мысли не допускала о каком-то кокетстве рядом с нею. - и что уже дальше перерастало в некую, чуть ли не сутулость и робость во всем. И всё это единственно скрашивалось совсем не княжеской услужливостью. Меня же, странное дело, всегда, помню, умиляло присутствие этой девушки. Но возвращаясь к теме своего повествования, я, наконец-то, вплотную уже приближаюсь к его началу, ибо то решение княжны Алисы Ниловны, и решило тогда не только мою дальнейшую судьбу, но и всей нашей пятерки.

Нельзя сказать, что барон Корандт был в восторге от предстоящего турне, но все же решил идти до конца, до полного разрешения всех назревших вопросов.

И таким образом в первых числах апреля 1912 года наша "спасательная экспедиция", как шутил тогда Артур Всеволодович, оказалось в порту Шербура ,намереваясь отплыть ближайшим рейсом на поиски нашего капитана Гранта.

I

НОЧЬ

Когда же стало известно что плыть нам предстоит на одном из трех Олимпийских лайнеров "Титаник", да который выходит ещё и в 1-й свой рейс, то, странное дело, я помню настолько ошалел от восторга, что держал себя пред своими спутниками моментами, чуть ли не с покровительственным видом, как бы типа: "Вот видите! А дальше еще больше увидите. Со мною вам всем удача будет. На моих костях с недавнего времени теперь всегда будет выпадать 6 и 6; не удивляйтесь". Да я тогда уже решительно верил, что я нахожусь во власти провидения и на заре рождения какого -то великого романа для которого меня и предизбрали. А потому, я уже тогда решил вести некую хронику событий и делать какие -то наброски описаний происходящего.

Я так и хотел, помню, сказать им всем своим видом: "Не удивляйтесь. Увидите дела много больше этого".

Но никто и не удивлялся, никто особо не восторгался кроме, разве что, нашего богослова Константина Львовича. Но, как я уже писал выше, в то время я немного уделял внимания переживаниям своих спутников.

Собственно, я стал понимать и вникать в настоящую суть всего происходящего, лишь на борту корабля, когда в первую же ночь по отплытию, мы засиделись за бутылкой вина в каюте Артура Всеволодовича. В ту первую ночь наши дамы довольно быстро отправились отдыхать, да и все мы, признаться, настолько были перенасыщены и измучены шумным впечатлением этого первого, полного бутафорий и помпы, дня, что с большой охотой поддержали их. Но спать мне, собственно, не хотелось, а немного выпившему Артуру нужен был собеседник. Я же, вина не любивший, просидел весь вечер с одним бокалом, с удовольствием предоставив ему себя, так как почёл-таки, наконец, себя обязанным проявить действительный интерес к ближним моим, благодаря которым я, собственно, и очутился в этой сказке-каюте I класса трансатлантического лайнера.