Я выскользнула из кровати. Пол холодил босые ноги. Двигаясь сквозь темноту, я вышла из комнаты, закрыла за собой дверь, подошла к дивану, на котором спал доктор К. с книгой, выпавшей из пальцев. Села на пол рядом, наклонилась к нему так, что мои губы практически коснулись его лба. Потом закрыла глаза, глубоко вдохнула и прыгнула в воду.
– Помоги, – прошептала я.
Его глаза открылись мгновенно, словно он не спал, а ждал. Он протянул руку, коснулся моей щеки.
– Помоги, – повторила я, словно стала ребенком, только что выучившим это слово и произносящим его вновь и вновь. – Помоги мне. Помоги.
Через две недели Джой переехала домой. Восьми недель от роду[76]
, весящая больше семи фунтов, наконец-то дышащая своими легкими. «Все у вас будет отлично», – заверили меня медсестры. Да только я решила, что еще не готова стать сама собой. В душе оставалась боль. И грусть.
Саманта предложила нам пожить у нее. Она могла взять отпуск и создать нам необходимые условия. Макси вызвалась прилететь сама или прислать за нами самолет, чтобы он доставил нас в Юту, где она снималась в роли девушки-ковбоя в блокбастере с незатейливым названием «Наездницы». Питер, конечно же, первым хотел принять нас у себя.
– Даже не думай, – сказала я ему. – Я выучила свой урок. Сначала даешь мужчине молоко забесплатно, а потом он уже готов купить корову.
Питер густо покраснел.
– Кэнни. У меня и в мыслях...
Я рассмеялась. До чего это приятно – смеяться. Как долго я обходилась без смеха!
– Шучу. – Я печально посмотрела на него. – Поверь, пока я не могу даже думать об этом.
В конце концов я решила поехать домой, домой к матери и этой ужасной Тане, которая согласилась на время убрать свой ткацкий станок и предоставить в наше распоряжение комнату, которая раньше была моей. Надо отметить, они с радостью согласились нас принять.
– До чего же здорово, когда в доме опять маленький ребенок! – воскликнула мать, абсолютно игнорируя тот факт, что крохотная, со слабеньким здоровьем Джой – не та внучка, о которой может мечтать бабушка.
Я подумала, что побуду у них недельку-другую, чтобы прийти в норму, отдохнуть, приспособиться к новому режиму. В итоге мы прожили там три месяца, я спала на своей прежней кровати, Джой – в детской кроватке, стоявшей рядом.
Мать и Таня всячески меня ублажали. Приносили к двери подносы с едой, к кровати – чашки с чаем. Привезли из моей квартиры компакт-диски и полдюжины книг, Таня подарила мне пурпурно-зеленый вязаный шерстяной платок.
– Это тебе, – застенчиво сказала она. – Я очень сожалею, что все так вышло.
И я видела, что она действительно сожалела. Сожалела и попыталась (ей это даже удалось) бросить курить. Ради ребенка, сказала мне мать. Меня это тронуло.
– Спасибо, – поблагодарила я Таню и завернулась в платок. Таня улыбнулась, как восходящее солнце.
– Я рада, что тебе нравится.
Саманта приезжала несколько раз в неделю, привозила из города разную вкуснятину: вьетнамские блюда из «Ридинг терминал», свежие сливы с фермы в Нью-Джерси. Приезжал и Питер. Привозил книги, газеты, журналы («Мокси» – никогда) и маленькие подарки для Джой, включая крошечную футболку с надписью «Девичья власть».
– Это круто, – улыбнулась я. Питер полез в брифкейс.
– Я купил тебе такую же.
– Спасибо.
Джой дернулась во сне. Питер посмотрел на нее, потом на меня.
– Как ты?
Я закинула руки за голову. Я оставалась очень загорелой с тех пор, как много ходила по солнцепеку, но изменения наметились. Во-первых, я стала принимать душ. Во-вторых, начала есть. Мои бедра и груди возвращались к прежним объемам, но меня это совершенно не волновало, скорее радовало... я словно заново узнавала себя. Возвращала себе не только тело, но и жизнь, которую вроде бы оставила в прошлом. И между прочим, не такую уж плохую жизнь. Да, что-то я безвозвратно потеряла, некоторые люди уже никогда не полюбили бы меня вновь, но... как говорится, что-то теряешь, что-то находишь. Я улыбнулась Питеру.
– Лучше. Полагаю, гораздо лучше.
А однажды утром, в сентябре, я проснулась, и у меня вновь возникло желание прогуляться.
– Составить тебе компанию? – проскрипела Таня.
Я покачала головой. Мать, хмурясь, наблюдала, как я зашнуровываю кроссовки.
– Ты хочешь взять с собой ребенка? – спросила она.
Я посмотрела на Джой. Эта мысль даже не приходила мне в голову.
– Вроде бы нет.
– Она не рассыплется, – заметила мать.
– А вдруг?.. – Мои глаза наполнились слезами. – Она едва выкарабкалась.
– Дети гораздо крепче, чем ты думаешь, – настаивала мать. – Ничего с Джой не случится... не сможешь же ты вечно держать ее в доме.
– А если я организую ей домашнее обучение? – спросила я. Мать улыбнулась и протянула мне «кенгуру». Я неловко надела лямки на плечи, посадила внутрь Джой.
Маленькую, еще очень маленькую. Показавшуюся мне осенним листочком. Нифкин посмотрел на меня, заскулил. Я прицепила к ошейнику поводок, взяла и его. Шла медленно, сначала по подъездной дорожке, потом по улице. Впервые после приезда я вышла на улицу и теперь отчаянно боялась всего: и людей, и автомобилей. Джой прижималась ко мне с закрытыми глазами. Нифкин вышагивал рядом, рыча на проезжающие автомобили.
– Смотри, беби, – прошептала я головке Джой. – Смотри на мир.
Когда мы вернулись с утренней прогулки, на подъездной дорожке стоял автомобиль Питера. На кухне моя мать, Таня и Питер сидели за столом.
– Кэнни! – воскликнула мать, когда мы появились в дверях.
– Привет, – поздоровался Питер.
– Мы говорили о тебе, – сообщила мне Таня. Голос ее оставался таким же скрипучим, хотя она уже месяц не курила.
– Привет, – улыбнулась я Питеру, довольная его приездом. Помахала ему рукой, достала Джой из «кенгуру», завернула в одеяло, посадила на колени. Мать наливала чай, а Джой большими глазами смотрела на Питера. Он бывал в доме и прежде, но она всегда спала. Так что она видела его впервые.
– Привет, беби, – пробасил Питер. Личико Джой сморщилось, она заплакала. Питер разом расстроился. – О, извини.
– Не волнуйся. – Я повернула Джой лицом к себе и покачала, пока рыдания не перешли во всхлипывания, потом в икоту и, наконец, не затихли.
– Она не привыкла к мужчинам, – заметила Таня. Я могла бы съязвить по этому поводу, – но предпочла промолчать.
– Я думаю, все младенцы меня боятся, – вздохнул Питер. – Наверное, все дело в моем голосе.
– Джой слышала разные голоса, – ввернула я. Мать бросила на меня сердитый взгляд. Таня не отреагировала. – Она не испугалась, – добавила я. И действительно, Джой спала, чуть приоткрыв губки, длинные ресницы лежали на розовых щечках, на которых все еще высыхали слезы. – Посмотри.
Я вытерла Джой лицо и развернула ее к Питеру. Он наклонился, чтобы получше рассмотреть девочку.
– Bay! – В голосе его слышался восторг.
Он вытянул длинный тонкий палец, осторожно коснулся щечки. Я ослепительно улыбалась Джой, которая тут же проснулась, бросила один взгляд на Питера и вновь зарыдала.
– Она к тебе привыкнет, – пообещала я. – Грубая девочка! – прошептала я ей на ушко.
– Может, она голодная? – предположила Таня.
– Мокрый подгузник, – высказала свою версию мать.
– Разочарована передачами Эй-би-си в прайм-тайм, – не согласилась с ними я.
Питер рассмеялся.
– Она очень придирчивый зритель, – заметила я, покачивая Джой. – И особенно любит спортивные передачи.
Как только девочка успокоилась, я пододвинула к себе чашку с чаем, взяла с блюда в центре стола пару шоколадных пирожных, добавила яблоко из вазы и принялась за работу.
Питер одобрительно посмотрел на меня.
– Ты выглядишь гораздо лучше, – объявил он.
– Ты говоришь это всякий раз, когда видишь меня, – заметила я.
– Потому что так оно и есть. Ты просто пышешь здоровьем.
Пожалуй, он не грешил против истины. Я завтракала, обедала и ужинала, кое-что прихватывала и в промежутках, поэтому быстро возвращалась к прежним пропорциям. И мне по-прежнему это нравилось. Ноги оставались крепкими и сильными, грудь служила не только для того, чтобы растягивать свитера. Даже живот, в полосках беременности, предполагал силу и мог многое рассказать. Я всегда знала, что я женщина крупная, и теперь поняла, что с этим можно жить. Воспринимала себя как безопасную гавань, как уютное место отдыха. «Создана для комфорта, а не для скорости», – подумала я и рассмеялась про себя. Питер мне улыбнулся.
