Тому пареньку из Назарета сначала лишь несколько человек поверило. Теперь мы всех их по именам знаем. У них состояние духа такое было – верить. А потом, с течением времени, другие тоже начали верить, чем дальше, тем больше.

Верить надо. Саму способность к этому свойству души надо в себе самом развивать. В конце концов, это же главное, а не то – был ли Лазарь, начавший уже разлагаться и смердеть в гробовой пещере, оживлен или не был. Тут, мне кажется, Иисус немножко дал слабину, он и сам потом был собой недоволен, что позволил себя вовлечь в эти дрязги: не верите, так я по воде пройдусь. Слишком уж мелковато это.

Повторяю, сама способность твоей души к вере – вот главное.

Мне жутко вдруг стало, и все, что я вижу, такое отчетливое, вещественное, представилось вдруг игрой ума, искусно отгородившегося от Великой пустоты.

Меня озноб пробрал.

Князь все еще восседал по-турецки и смотрел в сторону моря. Его облик успокаивал. Князь – вот кто мог связать меня с действительностью, и я спросил, чтобы что-нибудь спросить:

– Ты счастлив?

Звук моего голоса, действительно раздавшийся, все поставил на свои места. Князь с готовностью ответил:

– А как же. Я счастлив, старик. Пришла долгожданная пора большой охоты.

Я плыл от берега, выдыхая воздух в воду и глядя то в сторону мутного горизонта, закрываемого время от времени длинной пологой волной, гладкой, как слюда, то вниз сквозь воду на зеленоватое дно и затянутые песком мелкие камни. Князь появился подо мной, перевернулся на спину и подмигнул восточным глазом, отчетливо видимым за овальным стеклом маски. Вытянутой рукой он вертел ружье с насаженной на острие маленькой камбалой, с одной стороны светлой, почти белой, а с другой темной или, точнее сказать, никакой – поворачиваясь этой стороной, рыба сливалась с окружающей ее средой и исчезала из виду. Была – и нет. И снова появлялась.

Князь вынырнул, вылил изо рта воду.

– Сезон открыт.

Хорошо он нырял! Ах, как хорошо! Мне даже кажется, он научился так здорово нырять и плавать под водой, потому что плавание на поверхности затруднялось маленькими размерами тела и конечностей, искусственным образом увеличенных ластами.

Князь погрузился в воду и исчез.

Всплывая на волну, я видел далеко перед собой черный шарик – голову пловца. Однажды, в какой-то миг прекрасный, в капле воды, застрявшей в ресницах, а потому показавшейся огромной, я увидел девичье лицо, окруженное тугой резиной шапочки. Можно было хорошо разглядеть выражение лица: спокойное, отрешенное. В глазах и в печально опущенном рте пряталась непонятная улыбка.

Я увидел девушку, а она меня – нет. Не в этом ли причина дальнейшего?

Но вот мы сблизились, я крикнул:

– Добрый вечер!

Девушка в шапочке сплюнула воду и спокойно сказала:

– Добрый.

Она продолжала улыбаться. Впрочем, нет, – мне казалось, что она продолжает улыбаться. Она проплыла неторопливо мимо меня к берегу. Я сделал нескладное движение, в результате чего в ухо залилась вода, и поплыл вслед за девушкой. Я уже ни чего не в силах был с собой поделать. Потерял волю, хотя пока что все это выглядело вполне прилично. Мог же человек, поплавав, вернуться на берег, а также и представиться новой знакомой, раз уж все равно вместе плывут.

– Я Сережа, а вы?

– Наташа, – донесся сквозь пробку в ухе её как бы далекий голос.

– Сказочный вечер, – проговорил я. – Море похоже на кисель с молоком, а?

– Хм…

Я настаивал:

– Как в русских народных сказках – молочные реки в кисельных берегах.

Вода из уха вылилась, в ухе стало горячо.

Мы плыли совсем рядом, наши руки в момент гребка сближались, и я чувствовал своей кожей кожу её руки через тоненький слой воды.

Князь беспокоился на берегу, высматривая нас, и казался совсем маленьким. Его трудно было различать на фоне темного обрывчика. Иногда только он вдруг освещался довольно сильным светом, словно кто-то направлял на него солнечный зайчик, и, самое удивительное, я даже не пытался осознать эго явление.

Я понятно выражаюсь?

Небольшие и старые Крымские горы превратились в силуэты, и стеклянное небо за ними светилось. Низко над горами шмыгали ласточки, крошечные, как молекулы. Птицы находились, конечно, не над горами, а гораздо ближе, до нас долетали ослабленные расстоянием их резкие, неприятные посвистывания, словно они вредничали.

Попытка поймать Наташину руку не увенчалась успехом. Прочтя мои мысли, она сделала сильный рывок и стала для меня недосягаемой. Я снова подплыл к ней, уровнял дыхание.

– По. Дожди. Те…

– Устали?

– Немно. Гоус. Тал…

– Плыть можете?

Я не ответил, и до самого берега хранил молчание.

Её одежда лежала за камнем, скрывавшим девушку по колено. Склонив коротко остриженную светловолосую голову, Наташа медленно вытирала полотенцем длинные ноги от щиколоток до края купальника. Смущенный великолепием незнакомки, князь в отчаянии громко восклицал:

– Старик, это же чудо! Нет, действительно, старик, – это же чудо!

– Охотно верю.

Поверх купальника Наташа накинула платье, как халат, застегнула одну за другой снизу-вверх все сто пуговичек, запихнула скомканное полотенце в резиновую сферу шапочки и, обращаясь к князю, сказала:

– Я ухожу. Счастливо оставаться.

– Мы вас проводим, – сказал я.

Неопределенное поднятие одного плеча.

– Тем более князь от вас без ума.

– Старик! – Он в панике уронил ружье, и оно музыкально ударилось своим полым алюминиевым телом о звонкую гальку.

– Кстати, познакомьтесь!

Торопливо подобрав ружье, князь приблизился к Наташе с готовностью, встревожившей меня, и они обменялись рукопожатием.

Я протянул руку:

– И со мной!

Она весело посмотрела на меня – её улыбка исключала какую бы то ни было между нами интимность – и слегка тряхнула мою руку своей крепкой рукой. Прикосновение длилось несколько секунд. Наши ладони уже было разъединились, но тут подушечки моих пальцев ощутили некоторую странность ногтя на ее безымянном пальце. Он был деформирован. Наташа сразу же мне стала ясна, то есть, по ладони и пальцам я реконструировал ее всю, и именно это знание, столь неожиданно и внезапно приобретенное, так надежно поддерживало меня в наших дальнейших отношениях.

Князь что-то заметил и от волнения снова уронил ружье.

– Что это? – спросил я, стараясь задержать ее руку, но мне это не удалось. Рука уже отлетела и спряталась за Наташиной спиной.

– Дверцей прищемила.

– Холодильника?

– Автомобиля.

Все это тоже дало импульс к реконструкции – не тела на сей раз, но судьбы, и, безусловно, я что-то очень важное увидел тогда в ее судьбе, и это тоже поддержало меня в дальнейшем.

Тем временем разворачивался разговор.

– Почему у вас такое прозвище – «князь»?

Вопрос был обращен к князю, но я не дал ему ответить.

– Это не прозвище, – сказал я.

– А что же тогда?

– Он действительно князь.

– Да, я действительно князь, – быстро проговорил мой друг, давая понять, что сам желает говорить о себе с Наташей, без посредников. Я понял это и отошел на второй план, а князь продолжал, уже совсем другим голосом, тихонько и немного грустно:

– Мои предки – чистокровные князья. После Великой Октябрьской социалистической революции нас раскулачили.

Над его коротко остриженной головой возник оранжевый диск размером со столовую тарелку и толщиной приблизительно миллиметров пять. Диск излучал несильный свет. Вся фигура князя осветилась, словно опять на него кто-то навел зайчик, но теперь ужас шевельнулся во мне, точно ветром пахнуло из Вечной пустоты. Я взглянул на Наташу. Она ничего не замечала. Желтоватый блик лежал на ее нежной щеке. И я успокоился.

Диск некоторое время провисел над головой князя и, может быть, вообще бы не исчез, однако на него стали обращать внимание, а в таких делах один нескромный взгляд все может испортить. Я лишь на миг отвлекся, а когда снова взглянул – светящегося диска уже не было. Наступили сумерки…