БЕЛАЯ СЕРИЯ «ЛИТЕРАТУРНОЕ НАСЛ Е ДИЕ»

Эсаул Георгий

МОРАЛЬНЫЙ ПА Т РУЛЬЪ

«Литературное насл е дие»

Москва

2015

ОХУ-ын хууль тогтоомжоор хамгаалагдсан хэвлэгдсэн утга зохиолын ажилд зохиогчийн эрх

Авторското право публикувани литературно произведение, защитено от законите на Руската Федерация

Awọn aṣẹ fun atejade мwй kiko ise ni idaabobo nipasẹ awọn ofin ti awọn Russian Federation

Аўтарскія правы на апублікаванае літаратурны твор ахоўваюцца заканадаўствам Расійскай Федэрацыі

Ауторска права за објављене књижевно дело заштићено законодавством Руске Федерације

The kukopera kwa lofalitsidwa zolembalemba ntchito kutetezedwa ndi malamulo a Russian Federation

Авторские права на опубликованное литературное произведение охраняются законодательством Российской Федерации

МОРАЛЬНЫЙ ПАТРУЛЬЪ: Литературно-художественное издание.

© Эсаул Георгий, 2015

© «Литературное наследие», 2015

Publisert i Norge, Oslo

Publisher: Public Association «Literary Heritage»

Идею книги мне подсказали странники, калики перехожие с опустошенными, словно кувшины после оргии, дзэнами.

Я ловил рыбу на Рыбинском водохранилище, взирал на Космолёты и думал о рыбах-покойницах – нелёгкая у них судьба – без благородных порывов при жизни, без прекрасных праздников с надувными шарами; глаза у рыб жёлтые, с налётом болезненного состояния, что испытывает человек на горе Фудзи или под столом большого начальника.

Калика перехожий остановился у моей удочки, долго смотрел на фаллический поплавок, а затем махнул рукой и в глубочайшей досаде, словно я его дёгтем намазал, укорил меня:

«Ишь, ефту рыбку ловишь, а совесть совсем потерял.

Без нравственности нет дороги и нет рыбы с чешуёй!

На Планете Гармония борцы за нравственность пляшут; вот где истинное воздействие, как во фривольных позах балерин!»

Странник поманил калик за собой, и они оставили меня в печали и недоумении – так ссорятся судейские с купцами.

После журьбы калики я почувствовал в себе силы на творческую задумчивость (ловлю карпов) и написание сей книги, с которой сравнится только лопата над светлой головой скрипача.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Какие у вас ляжки!

Какие буфера!

Нельзя ли вас потрогать

За двадцать три рубля? –

С египетским смрадом сивушных масел мужчина неопределенных лет и пола (мужское уже потерял, а женское ему ни к чему, как не нужна петуху овца) приплясывал перед высокой эффектной девушкой, словно из Новобразильской пещеры вышла.

— Потрогать? Можно, но не за двадцать три рубля! – красавица сверкнула изумрудами очей, тряхнула ночными волосами, ниспадающими ниже ягодиц, подняла выше головы длинную, совершенную – золотое сечение отдыхает, ножку. – Вы – богач?

— Я – бедняк! – На пузе шёлк, в пузе – щелк! – пьяница приклеился взглядом к соединению ног прелестницы (девушка в коротенькой кожаной юбке).

— Если не богач, то зачем к девушкам пристаешь, словно задаром город во владение получить хочешь? – девушка, как механическая куколка, в недоумении погладила бабочки длинных, загнутых ресниц, а затем с силой опустила ногу на голову выпившего кабальеро – так опускается занавес в конце второго акта балета «Лебединое озеро».

Треск, хруст костей, что – не лисицы, поэтому к хитростям не привыкли, и сразу ломаются.

Голова мужчины ушла в грудную клетку, и Мир окрасился ребрами и кровяными тельцами, словно художник абстракционист рисует портрет вождя.

Последнее, что вспомнил перед смертью – неудавшийся кавалер – вопль матери: «Патрик! Ты украл из буфета свинину с монгольскими бобами?»; кузница отца, молот над наковальней, и добрые мозолистые руки, похожие на клюки старух декабристок.

В это время на Планете Гармония…

— Милый друг мой, сын Яков, вот ваше жабо! – матушка поправила скромный чепец с монограммой дома Ньютонов, с милой материнской улыбкой, для которой время и прах – не помеха, как мраморной плите, протянула сыну белое накрахмаленное жабо – кружевной воротничок — премиленький и говорит эстетам о многом. – Не изволь укорять меня и не жури, словно ты замкнулся в себе, как белка замыкается в дупле.

Сегодня особенный день для тебя, важный, не менее важный, чем мой первый бал, когда твой батюшка первый раз пригласил меня на танец – Ах! что за мазурка – сладкий чай с лимоном, а не мазурка!

Мы вальсировали, я – потому что окончила Институт благородных девиц в Новом Саратове, конфузилась, не давала поводов, выказывала лучшие черты морали, а мораль – крепость девушки!

— Полноте, маменька! Я слышал вашу историю и не один раз, словно вы не милый друг маменька, а — преподаватель нравственности! – Яков осторожно положил теплую влажную ладонь поверх ладошки матушки, будто прикрыл фонтан слов, что бьёт и из руки. – Размышляю! Кто я? Зачем родился на белый свет?

В чём моё Великое, как Великая Мариинская стена, предназначение?

— Не перебивай, мон шер! – маменька грозно сдвинула брови, погрозила пальцем с фамильным перстнем Ньютонов; не палец, а – предупреждение Свыше. – И в сотый раз перескажу, ибо мораль – мёд, можно скушать, сколько душе и желудку угодно.

Если бы твой отец граф Мишель де Сент-Экзюпери позволил себе подобную бестактность, то я замешательстве – вида бы не подала явно, потому что моральные качества не позволяют оскорбить человека, но бочком-бочком, покинула бы залу и – в карету – ищи, рассыпай передо мной фальшивые бриллианты – не прощу бестактности!

Нет, твой отец, хоть и фармазон, мечтатель, но эстет до мозга берцовых костей.

Бережно меня водит, не позволяет дурного ни в словах, ни в жестах; а я – прелесть, глазки целомудренно в пол, будто золотое колечко обронила и ищу.

Вдруг, в залу входит существо неопределенного пола и объема – переливается, меняет цвет и форму; ужас меня сковал от наглости смерда; а оно — грязный мужлан в рваном кафтане – откуда на нашу благословенную планету занесло мерзавца?

Кажется, что дневной свет, что пробивается через скайлайты, брезгует препакостным мужиком, больше похожим на пень, чем на человека.

Отец твой граф Ньютон сразу в позицию встал, шпагу обнажил и голосом повелительным – Ах, что за голос, я бы сомлела, но мораль мне не позволяла – красиво призывает:

«Защищайтесь, сударь, так как вы – моллюск, и видом своим грязным и смрадным оскорбляете честь находящихся здесь дам и моей дамы сердца в том числе!»

Я, как услышала, что граф Ньютон назвал меня своей дамой сердца, так покраснела непозволительно, прикрыла личико веером, а веер мой – древний, китайский, еще с Земли привезен в ископаемые времена – и конфуз меня пробрал от прелестной головки до бархатных туфелек с розовыми премиленькими ленточками – восторг, а не ленточки, подарок князя Голицына Сергея Васильевича.

Разумеется, существо гадкое в позицию не встало, потому что без шпаги, да и откуда у него шпага, у неблагородного?

Смех случается, когда глаза закоптелые, нос – картошкой, да ещё и шпаги нет, словно её отобрали мифические унылые пограничники.

Не помню – изменился ли в лице негодяй, но продолжал пагубное шествие – так жуки колорады мигрируют от Звезды к Звезде.

Батюшка твой, покойный муж мой, граф Ньютон больше не реверансничал, а заколол в горло обидчика, будто муху зеленую прибил!

Все мы смертны, и если и совершаем преступление, то никак оно не отзовется в сердце убитого преступника; а батюшка твой не преступление совершил, а – подвиг, потому что избавил дам от позора, а для чистой девушки нет больше позора, чем запятнать мужским взглядом репутация – глянет шалопай на девушку шаловливо, а моральный облик тут же понижается у благопристойной девицы.