Швырнул отрезанные волосы на голову папеньки, будто мхом одарил чукчу:
«Батюшка, волосы мои на парик искусный для себя используйте, а то облысели, на жёлудь похожи.
Ухожу я от вас, за Истиной пойду, а вас – нет, не проклинаю, но и не благословляю, а просто – оставляю, как гренадёра безногого: найдёте на свалке беспризорную девочку, отмоете её, назовёте своей дочкой – не каждый же день вам рыдать в жилетку и арбузы трескать с ломотой в истлевших челюстях.
Тягостно станет – колодец ройте бездонный, авось, к своей смерти и дороете до ада – не нужно будет чужими путями спускаться и за перевоз Харону платить».
Захватил я с собой только дорожный набор для татуировок, и – поминайте меня Семеном, зовите в гости.
С тех пор живу в своё удовольствие – от тягот не бегу, но и не притягиваю сложное; в кристалл чистейший превратился, через меня свет проходит и не преломляется, а в призме Ньютона преломлялся как в хрусталике глаза динозавра.
Чёрт, вы сильный и здоровый, трудов не замечаете людских, но – искушаете, а Истину не познали, словно вам спиной мозг извёсткой залили.
Не знаете для чего живёте, а – следовало бы вам, потому что без знания Цели Жизни – и чёрт не чёрт!» – праведник Симеон умилился грациозному прыжку балерины, но не расплакался, не рукоплескал с криками «Браво», потому что — целенаправленный, выше обыденности, даже свиристель на носу не повергнет его в глубокую задумчивость тибетского монаха.
Ушёл я в глубочайшей неге; уел меня праведник – чёрный сатрап адских болот – что я не знаю Цель Жизни.
Додумался поздно, спохватился на лестнице; если праведник Симеон знает Цель Жизни, то и мне скажет; просто, но, почему сразу я не спросил, словно меня друзья черти поджаривали на сковороде «Тефаль»?
Помчался к нему – трёх ведьм по дороге загнал до смерти, на ведьмах скакал и на колдунах, но не успел – земля мне гранитной плитой.
Праведник Симеон отбыл в Мир Иной, не ко мне в распоряжение; обидно до глубины сердца, души у меня нет – даже отвращение к себе почувствовал, как к скомканному носовому платку.
В лобной части головы зудит – не спросить ли мне у мёртвого праведника Симеона о Цели Моей жизни – ещё время есть до сорока дней, не подковы на ногах праведника.
Под покровом ночи, словно тщедушный Принц Персии, с осторожностью Багдадского вора, я пробирался по кладбищу, полз к склепу, где тело усопшего праведника – жизнь не малина.
Люди боятся нечистую силу по ночам, а нечистая сила боится светлых людей – борьба противоположностей – так рыцарь сражается в постели с прекрасной дамой.
Чу! Кусты всколыхнулись локонами Горгоны Медузы; я затаился, дрожу под корягой – не чёрт, а – крот.
Но – напрасно тревожился, длинноносый — вурдалаки вышли на охоту: где могилку разроют, где запыхавшегося клерка съедят – чудо, щенки из Красной Книги Природы.
Обнялся я с вурдалаками, всплакнул по минувшим дням, когда ведьм и колдунов было больше, чем продавцов сосисек в домах терпимости.
Дальше пошёл с подъемом в душе – влили в меня чувство необузданной вседозволенности маньяка-убийцы.
Вдруг, девочка с корзинкой вынырнула, словно из ада, но не от нас, я всех в аду знаю.
В красной шапочке, с пирожками в корзинке – наивная, голубоглазая, губки – бантиком, слегка припухлые, а белое личико – вход на мост Ватерлоо.
Увёл бы я Красную Шапочку – зачем ночью одна по кладбищу гуляет, – но почувствовал подвох, словно в зимнюю вьюгу наткнулся на станционного смотрителя без трусов.
Подняла лесные ресницы – медведь в них заблудится, а из очей – Свет дивный, яркий – меня слепит огнём авиационных прожекторов.
«Дяденька мохнатый, наверно, кавказец потому что – голенький по кладбищу бегаете, холодно вам, как пингвину в холодильнике «Бирюса»! – голосок тоненький, от него у меня кости лопались бамбуковыми палочками под ногами слона. – Заблудилась я, заплутала, а ведь к бабушке шла с добрыми намерениями, выпивку и угощение несла – прискорбный факт для молодой девицы, но для старушки — утешение, как и уринотерапия.
Села бы на самодельный реактивный снаряд, долетела бы до бабушки, но опасаюсь, что пороховые газы испортят мне юбочку, а маменька рассерчает, потому что мы – малоимущие, и сестричка у меня с ограниченными возможностями паралимпийки.
Отведите меня домой, к свету!» – сказала и за лапу меня осторожно взяла, будто жеребёнок губами с гроба сахар слизывает.
Мне от этой осторожности – адская боль — зашипела кожа, лапа обуглилась, дым идёт зловонный, потому что девочка – безгреховная, нецелованная, чистая, морально-устойчивая, как Пизанская башня.
С воплями и стенаниями я бросился прочь от девочки, проклинал её, мечтал, чтобы вурдалаки её сожрали с корзинкой и реактивным снарядом; только одну шалость за всю жизнь Красная Шапочка сделала – понюхала пирожки, что предназначаются для бабули – старой развратницы, которой уже уготован котёл с пшеничным кипящим маслом в аду.
Упрекал я себя за то, что возомнил выдающейся личностью, до склепа праведника кое-как доковылял – копыта чуть не обломал о венки, но сдюжил, потому что Цель у меня – узнать о Цели Жизни.
С трудом в склеп протиснулся, выталкивало меня, словно дирижабль из океана.
Подозреваю, что и не прошёл бы, если бы безгрешная девочка не дотронулась до меня, печать свою благочестивую – тьфу – поставила.
Праведник Симеон лежит отрешённый, прямыми тропками всю жизнь шёл мимо сенсаций и неразумных поступков, простой и в то же время – Великий в своей простоте, недоступный уже для некромантов и чертей – так недоступен виноград для коротконогой лисы.
Скорбел я, что не оживлю праведника, и не узнаю от него Цель Жизни чёрта; даже на пол упал возле каменного ложа Симеона, хвостом по мрамору бил, метёлкой полировал – да никому не нужен полированный каменный гроб – не индульгенция он, не суровая обстановка для чистописания.
На полу звякнуло, я поднял затейливое колечко железное, но с выбитой пробой девятьсот двадцать пятая – китайская подделка под серебро; на кольце – череп и кости – бальзам мне на душу, наверно, кто-то из паломников в давке обронил, надеялся на безболезненное напряжение мышц живота при запоре.
Колечко я припрятал – в аду продам, и пополз — с печалью и глубокой внутренней неудовлетворенностью – к выходу, но почувствовал спиной жар, будто на меня птица Феникс присела, мигрирующая, подобно иранцам.
Оглянулся, а из мёртвой руки праведника Симеона пергамент выпал, явно для меня; праведники тем и сильны, что даже отношения с нечистой силой их не пятнают, не покрывают ржавчиной позора и унижений.
Я пергамент выхватил – сердце стучит неровно, волнуюсь, верю, что покормят знания из пергамента, дадут мне ответ на вопрос «Для чего черти живут?»
Развернул – лапы дрожат, да и покалечены Красной Шапочкой, словно в кузне Вакулы, читаю:
«Чёрту – искушение»! – два слова, но мудрости в них больше, чем в материнском подвиге крольчихи.
Не догадываюсь – Цель ли моей жизни — искушение, или праведник Симеон намекал на другое – на длинные волосы рыцаря в башне из слоновой кости, но после записки меня потянуло, будто пружина растянута, и возвращает в точку ноль.
Поддался я чувству, расслабился – так расслабляется самурай в отхожем месте.
Понесло меня через время и расстояние, через горы и морды, богатыря с Черномором видел, мимо пролетел, да не ухватился за богатыря, заробел.
Богатырь, хоть и грешен – Принцессы, пиры с фиолетовым крепким, невоздержанность в словах и поступках, но – на то он и богатырь – не берёт его даже нечистая сила, одаренная, с техническими новинками Гонконгского производства.
Сюда прилетел, в зеркало, и понял — ИСКУШЕНИЕ – вы, графиня Алиса!
С вашим телом, с вашими достоинствами внештатной балерины Галактического Союза многих искусите, даже себе оставите бочку искушения, прирожденная любительница остроумных грудей, генерал в области обольщения.
ПоднимИте, несравненная брюнетка, ногу выше головы – каждая балерина умеет, приучена поднимать ногу, а для балерины поднятая выше головы нога и танцы на столе среди бутылок – хлеб!
