«Раскрыл меня, унизил достоинство балерины с поднятой выше головы ногой! – девица заголосила, упала передо мной на колени, ноги мои целует — отвлекла, обманула, ох, как обманула мою доверчивость – пусть меня моя совесть судит и пытает каленой кочергой в анус. – Главная беда мужчин в том, что вы ставите перед собой вопрос – а дальше что? Бездна?

Поднимаете вопрос, когда рядом с вами — прелестнейшая фея с поднятой выше головы ногой!

До вопросов ли, милейший – бери, хватай, целуй тело жаркое, податливое, натренированное у станка и на сцене Больших и Малых театров.

Нет, вы о Горячем Камне мечтаете, путаетесь в сетях лжи, карпов возвеличиваете, ложку с мёдом просовываете сквозь их стиснутые губы; рассуждаете о широте горизонтов, перспективах карьерного роста, извихляетесь ужом, а привычки дикарские забыли – когда девушку по голове дубиной, а затем жертву – на сеновал в пещеру.

Получи же оплеуху за свои грехи, за пренебрежение к красавице – да, хотела тебя съесть, и должен ты был принять смерть от меня с пониманием, с блаженной улыбкой удовольствия на челе, грубиян.

Можно оскорбить девушку действием, но ещё оскорбительнее – бездействие; будь ты прОклят в семи поколениях!»

Разгневалась, оплеуху мне отвесила – Звёзды в очах вспыхнули пионерскими кострами.

Ручка у балерины – изящная, миленькая — приложился и целовал бы по посинения губ, но тренированная – мозги мне через щёку едва не выбила.

Отлетел – мужчина я или восторженный удивленный сокол Жириновского?

В ответ оплеуху балерине отвесил, от всей души, и вложил в оплеуху ненависть карликов перед баскетболистами.

Балерину отшвырнуло, девица головой мотнула, пришла в себя – и мне оплеуху – БАБАЦ! – плотину слёз прорвало.

Таблетку виагры проглотил, чтобы сердце успокоилось, и боль в голове прошла, балерине ответил – очередной оплеухой, смачной, как два преступника на одном пне летом на солнышке.

Балерина мне – я – ей, оплеухи отвешиваем, довольные, счастливы с туманом в очах и разбитыми лицами – так старшеклассница подглядывает за учителем физики в лабораторном кабинете.

Почувствовала мою крепкую мужскую руку, в глазах уважение вспыхнуло, даже любовь зарождается, страсть – обожают балерины – особенно украинские — когда их оплеухами награждают; если бьёт мужчина, то значит – любит.

Еще десяток взаимных оплеух — и бросились бы в объятия, упали бы на острые камни и миловались бы девять месяцев и один день – передержка беременности.

В восторге блатных чувств – слишком сильную оплеуху отвесил, вложил в неё ум, даже литературный талант Пушкина.

Балерина вскрикнула от счастья, от моей силы, но головка её закружилась – девушка равновесие потеряла, присела на Горячий Камень, словно на трон величественно опустила нижнюю часть тела.

Ягодицы обнаженные, без трусиков – неразумно для борьбы сумо и раздачи оплеух.

Может быть, и не обожглась бы сильно, если сразу вскочила, но по девичьему неумолимому закону – щебетала, меня восхваляла – вот и досиделась, как крот на пепелище Помпеи.

Жареным запахло, зашипело на адской сковородке Горячего Камня Аркадия Гайдара.

Балерина вскинулась раненым голубем, побежала в пещеры, оглашала адские подземелья дикими криками – птеродактиль её похвалит за многоголосие; кричала, что я выбил из-под неё нравственную опору.

Так и любовь наша прошла, словно с белых яблонь белые малярши упали! – гнусный карлик вздохнул, подпрыгнул и с силой ударил – щека графини Алисы занемела от удара. – Получи, графиня, учись развязным манерам, стань высокомерной; в каждой девушке я теперь ищу балерину – соответствуй моим желаниям комнатного маньяка, любителя тараканов!

— Ах, ты, блудодей, нераскаявшийся! Любитель жареных каштанов, да, чтоб тебя вместе с каштанами на Горячем Камне Аркадия Гайдара поджарили!

Омыватель ног в реке скверны!

Рыцари Истину ищут, Правду защищают, хотя и не видят Правды, карлики – из-за малости своей и ничтожности – в цирках работают, кловунами и шутами корячатся перед народом и Королями.

А ты – младогегельянец в чужих башмаках с загнутыми носами – девушкам порядочным оплеухи раздаешь, словно помощник вертухая на раздаче пищи.

Возьми мою оплеуху, расскажи о ней другим презренным карликам, пожирателям душ! – графиня Алиса вложила в оплеуху презрение генерала к прапорщику.

Карлик взвизгнул, с рёвом обиженной летучей мыши улетел в черноту, откуда клубы тьмы, холод и скрежет зубовный.

Графиня Алиса качала головой, улыбалась тепло, душевно, с лёгкой иронией девушки после бала:

— Никогда не превращусь в испорченную девушку, с широко раскрытыми очами грешницы.

В стране оплеух меня понуждают, но из-за насилия характер мой закаляется, как у Павки Корчагина, душа воспаряет, моральные принципы и скромность цементируются.

Даже в грязи, бесчинствах останусь незапятнанная, словно гусь на серебряном блюде.

Графиня Алиса шла анфиладами, отмахивалась от похотливых ртов, раскрытых в зловонных улыбках канцеляристов, пожирателей трупов.

Получала оплеухи, в ответ бездумно отдавала свои – закон сохранения энергии в пространстве и времени, энтропия моральной устойчивости.

Перешагнула речку раскаленного железа — красный зловещий адский ручей между ног.

Не заметила, угодила прелестью изумительных волос в липкую паутину, назойливую, как неудовлетворенные прихоти классной дамы.

В центре паутины – мышь, бойкая, с красными очами индийского факира.

Мышь не сплоховала, маленькой лапкой с микроскопическими пальчиками наградила графиню Алису за невнимательность оплеухой – так факир загляделся на танцовщицу и проглотил кобру.

— О, мышь бесстыдница с неполнотой чувств в тщедушном теле мохнатой котлеты! – графиня Алиса провела ладошкой по щеке, не спешила с ответной оплеухой – что, оплеухи, если животное маленькое, скорбящее, с огромным – Вселенная поместится целиком – комплексом неполноценности. – О душе бы подумала в климаксе, как претендентка на пост президентши США.

Неужели, не видишь, что от моей оплеухи отправишься в ад, в свой дом родной.

(Двенадцать подземных королей вздрогнули, вышли из тысячелетнего оцепенения от дерзких слов морально устойчивой девушки, но снова закаменели, потому что увидели – незапятнанная репутация у графини Алисы, чистая, без Солнечных пятен.)

Грамматику Магницкого изучай, ты же не Вильгельм Завоеватель во французских штанишках с белыми кружавчиками! – графиня Алиса представила мышь в короне, в белых штанишках, а в лапках – крохотный меч из дамасской сырой стали.

Настолько потешный образ, что графиня Алиса не удержалась, закрыла ладошкой очаровательный ротик (свой, а не мыши) – не положено порядочной барышне громко смеяться и напоказ выставлять иные общечеловеческие чувства, но не прошла испытание, захохотала, упала на спину, дрыгала очаровательнейшими длинными ногами, била кулачками по осколкам пивных бутылок и греческих глиняных амфор.

Заливалась искренне с видимым удовольствием молодой здоровой кобылицы – на мясо и кумыс пригодной.

Мышь с неодобрением и осуждением взирала на девушку, фотографировала для ютуба – незащищенную трусиками – промежность Алисы, качала головой, сжимала старческие губы чухонской прачки.

— Разжигаете межрасовую ненависть своим смехом, девушка, а ещё благородную юбочку надели, фурсетка, феминистка!

Я вас ударила по правой щеке, вы должны были подставить в ответ – левую, смешную, но идеальной формы, с золотым сечением.

Не приглашаю вас на чай – в чае ли Счастье, если здоровая девица – хохочет, заливается над крохотулькой мышкой – что может быть страшнее и ужаснее контраста большого и малого? чёрного и белого?

Вы не заметили наверно, из-за политической близорукости, что я – чёрного цвета, тёмная, но не эльф, а вы – Белоснежка, снежок, мука пшеничная.

Неполиткорректно, когда белая смеется над тёмной; гнусно это.

В наш Космический век – когда мужчина проник в самые затаенные уголки женщины – сознание смещается; пришло время противопоставлять себя обществу, сложившимся традициям — подставлять щёки под оплеухи.