До сих пор я помню осуждающий взор охотничьих собак, которые своих не бросают, а о дураках неумехах думают — «Лучше они (то есть я и проводник) пусть сгинут в тайге, чем остаток жизни проживут опозоренные».

Собаки нас бросили – своих не бросают, а нас бросили, из чего я заключил, что собаки нас своими не считали.

Я же вытащил проводника на берег, распахнул ему бушлат для массажа сердца – матушки родные – да не охотник с волосатой грудью, а – охотница с грудью безволосой, но родинка под левой грудью имеется, словно фонарик.

Что ж – доля моя суровая, приложил я руку к груди для массажа сердца, будто в горячие угли засунул сосиську.

Проводник открывает очи огромные, лепечет что-то на дивном непонятном языке, а потом мне закатывает оплеуху – хорошо, что оплеухой тучу комаров на моей щеке прихлопнула.

Я в обиде отползаю на берег, достаю сухарь с добром, и от сухаря получаю силы и заряд энергии, будто батарейку алкалиновую грызу.

Проводник раздевается полностью, намазывает тело противокомаринной мазью и присаживается к костру – сушиться и греться, словно в русскую парилку зашла.

Я сухарём не делюсь, потому что проводник на меня, как на мужчину – ноль внимания.

Через минуту она покрылась густым трёхслоем комаров, будто в меховой шубе снежный человек Йети сидит.

С воплями, проклятиями, опять же на непонятном языке, она прыгает в речку, смывает комаров – а вода вокруг девушки забурлила – рыбы комаров обжирают, а один небольшой лосось за сиську уцепился.

Проводник выскакивает на берег, меняет тампон у себя внутри – менструация у проводника, переодевается в теплую одежду, поправляет густые длинные черные волосы и западноевропейским речитативом затягивает нудную чёрную песню, словно не в глухой тайге сидим, а на концерте певца Баскова, но вместо Баскова нам подсунули оленевода.

Так стало мне грустно в душе и паскудно в груди, что я рванул бушлат:

— ААААА! Тошно мне, тошно!

Девушка, выслушай сначала историю моей жизни, а потом вали от меня на все четыре стороны, словно тебя четвертовали за поднятие стрелецкого бунта против царя Петра Первого.

Когда я вступил в половую силу, я понял, что отличаюсь от моих сверстников.

Иногда я мог с девушкой, а иногда – не выходило, словно мой орган заколдовали в Гааге.

Девушки обижались, и мои объяснения, что я «перепил», что я «волнуюсь» не воспринимались девушками, потому что все вы - начитанные, много фильмов смотрите по интернету, где красавец мачо удовлетворяет девушку два часа подряд и так - пять раз в сутки.

К восемнадцати годам у меня вырос комплекс неполноценности не по годам.

Я обратился к первому сексопатологу, похожему на блин, а первый блин – комом.

Пузатый сексопатолог давно забыл вид женщины в разрезе, поэтому лечил меня психологическими историями, будто сказочник набрал группу и пудрит мозги воспоминаниями своего детства.

Сексопатолог сказал, что у меня, как у мужчины, всё в порядке, но не получается иногда с девушками, потому что я слишком часто думаю, что у меня не получится.

Мне, якобы, нужно забыть о своих страхах — тогда никаких осечек, как на охоте на лося, не произойдет.

Но попробуй, проводник, не думай о лимоне, что он кислый, и не думай о верблюде белом, когда запрещают о нём думать.

Как же я выкину из головы мысль, что не смогу, если я думаю о том, что я не смогу.

Совет за мои деньги не помог, и вскоре я обратился к другому сексопатологу, как к колдуну-знахарю.

Я сразу его предупредил, что за свои деньги хочу консультацию не о белом верблюде и не о кислом лимоне, а – чтобы получалось, даже, если я думаю, что не получится.

Сексопатолог просто прописал мне виагру.

О виагре знает весь свет, но я по молодости хочу без стимуляторов, потому что – ещё не старый пень и не гончая собака по кровавому следу.

С сексопатологами вышла осечка, как и с девушками иногда выходила, словно мне злая фея наколдовала в детстве осечки.

Наконец, как в сказке, я пошёл к третьему психологу, и тоже предупредил, что не надо мне ляля о белом верблюде, кислом лимоне и виагре.

Психолог взял меня за руки – а ладони у него теплые, как попка младенца - и проникновенным голосом политика с большой дороги сказал:

«Каждый юноша вступает в жизнь и мечтает о карьере настоящего мужчины.

Где куются мужчины?

В кузнице кузнеца Вакулы?

Нет, в кузнице – жарко, и человек умрет, если его тело проткнуть горячим железным прутом.

В публичном доме мужчина становится мужчиной?

Нет, в публичном доме мужчина теряет деньги.

Мужчиной можно стать только в тайге, на охоте, с умным, знающим проводником.

Проводник покажет вам все заветные тропки, проведет лесистой местностью, выследит вам оленя и загонит под ваше ружье на казнь.

Вечером у костра, вдали от цивилизации, от гонореи и СПИДа вы закусите мясом изюбра в соусе из лососевой икры, выпьете по литру водки на каждого, и тогда ты почувствуешь, что превратился в настоящего человека.

О тебе даже повесть напишут «Повесть о настоящем человеке».

Если же в тайге вас ждут злоключения: голод, холод, нищета, дурные болезни, и вы останетесь живы, то превратитесь в супермена.

В вашем случае это поможет в сексе с изнеженными городскими красавицами.

А, если случится осечка с девушкой, то вы взглянете на девушку не снизу вверх – как раньше смотрели, как сейчас смотрите, будто вы – кролик перед пастью индийской близорукой, поэтому в очках – кобры.

Нет, орлом с небес вы взираете на девушку и видите в ней изюбра и лосося в тайге».

Так меня напутствовал психолог, и я ему поверил, потому что чем труднее задача, чем зловоннее и дороже лекарство, тем оно кажется более действенным.

Вот почему я в тайге на излечении от своих мужских слабостей, комплексов и душевных ям.

А вы, девушка, прикинулись мужчиной проводником, разгуливаете передо мной голая, меняете при мне свои прокладки – совсем опускалово, что совсем не способствует моему возмужанию, а снова меня бросает в омут, где сидит под водой белый верблюд и закусывает кислым лимоном.

Вы – представительница гордого, но маленького северного народа – ханси, эвенка, гренландка или чукча – не знаю вашей национальности, по которой принимают в университет без экзаменов.

Но уходите же от меня, возвращайтесь в деревню к своим собакам, а я один в тайге возмужаю на своих добрых сухарях и со злыми блеснами.

Я тоже гордый, потому что моя прабабушка родилась в Бобруйске.

Я закончил речь и приблизил тело к остаткам костра, словно грелся у заходящего Солнца.

Возможно, что моя искренность пробудила проводницу, либо упоминание прабабушки из Бобруйска, либо – что кажется мне более вероятным — проводнице некуда идти, и она не выйдет из тайги, но она поправила волосы, бесцеремонно залезла в мой сидор и взяла горсть сухарей – как в худую девушку столько еды вместится?

— Я сама – не местная, и город мой скрыт за туманами! – с ошибками в русской речи, с запинаниями, с оговорками, но проводница всё же говорила по-русски, а я бы по-прибалтийски не смог. — Родилась я и выросла в Литве, стране сказок, творога, красоты и всеобщего счастья в национальных костюмах.

По злому року моя родина переживает сейчас не лучшие времена, и мы вынуждены торговать с Россией, хотя они вы в колодцы плевали.

Латвия дружит с Россией, Литва не дружит, а Эстония, вообще, считает себя пригородом Финляндии – вот до чего гражданская война на Украине и перестройка в Сербии довели.

Мой папа – Гедеминас – увлекающийся человек, искусствовед, певец, танцор с яйцами и композитор.

Без него искусство заглохло бы, а мир без его песен превратился бы в собачью конуру.

Меня родители назвали в честь греческой богини зари – Ингеборга.

Так с почётным именем Ингеборга я и живу, хотя неудобно в чатах с кавказскими парнями.

Родители мечтали, чтобы я рисовала и пела одновременно: пока рисую – разрабатываю голос, пока пою – продумываю композицию картины – так балерон Лиепа творит шедевры человеческого тела.