На Ильин день, после обедни, арендатор подъехал на дрожках к своему флигелю и, увидав толпу мужиков, шедших к барскому дому, спросил:

— Куда это вы, ребята?

— Да велено сбираться к барину; должно, насчет сенокосу…

Пришедши в комнату и повесив картуз близ старинных часов с футляром до самого потолка, арендатор обратился к жене и сидевшему с ней за самоваром целовальнику:

— С праздником!

— И вас с тем же, Алексей Митрич,— проговорил целовальник, выходя из-за стола и подавая руку хозяину.

Арендатор оделил всех, не исключая и детей, возивших по полу бумажного коня, по кусочку просфоры и сел за стол.

— Что ж не в кабаке?— спросил он целовальника.

— Там есть кому без меня… жена справится. Сами знаете, не добро быть человеку едину…

Арендатор тряхнул куском сахару над чайным блюдцем.

— Зачем-то барин велел мужикам сбираться,— сказал он.

— То-то и я подошел разведать: не будет ли нашему брату какой поживы? Что-нибудь барин хочет затеять.

— Аль думаешь подделаться к нему?

— Отчего же?.. Барин россейский! он залетит опять в Питер, а нам пить, есть надо… Я прошлое лето снял у Горшковых сто десятин по три рубля, а мужикам роздал по семи, а хорошенькую по десяти…

— Ничего! — одобрительно проговорил хозяин.

— Да ведь в долг, Алексей Митрич; ждать до новины. Вон Карпухины должны мне двадцать рублей, плотник Федосей — шестьдесят, и без всяких расписок.

— Неужели ваши деньги не пропадают за мужиками? — спросила хозяйка.

— А бог-то? — возразил целовальник,— ведь у всякого человека, Марья Прокофьевна, совесть есть: ежели я с вами, будем говорить с глазу на глаз, богу помолимся и вы человек благородный, разве вы отопретесь от своих слов? Опять небойсь у вас на дворе есть какая-нибудь скотинишка… вот какое дело…

Все помолчали. Целовальник, опрокинув чашку и перекрестившись, начал:

— Вот бы вам, Алексей Митрич, подбиться к погореловскому графу… хоть бы насчет лесу… уж и статья! однова дыхнуть!.. А барин — угар! он слова не скажет… человек тоже, надо прямо говорить, благородный…

— Однако село-то его сгорело!

— Да!.. от молоньи… говорят, ударило прямо в Епихванову избу… мужики-то были на покосе… как есть все вчистую решило… Так теперь стоит один господский дом…

В это время арендатор взглянул в окно и сказал:

— Барин приехал.

— С мировым посредником,— подхватила жена,— и старшина с писарем… что-нибудь не так… Сходи, Алексей Митрич, узнай, что такое?

— Пойдемте вместе,— сказал целовальник и обратился к хозяйке,— благодарим покорно за угощение. К нам просим милости…

— Ваши гости…

Арендатор и целовальник отправились в барский дом; у крыльца стоял тарантас, несколько телег и толпился народ. Мужики рассуждали:

— Смотри, ребята: в случае чего… ежели насчет старшины,— надо выбирать кого поаккуратней… чтобы за нас умел сказать слово…

— Кого ж выбирать? — раздались голоса.

— Да на что лучше Якова Калистратова?

— Постой! не хочет ли барин отбить у нас Карнаухов Верх…

— Не шумите! — закричал сельский староста, выходя из сеней,— сейчас разверстка будет…

— Братцы вы мои! — заговорил народ… — Что-то будет!..

Послышались тяжкие вздохи, сдержанный шепот. Мужики вдруг смолкли. На крыльце появилось начальство. С минуту длилась тишина; слышно было, как по двору пищали цыплята, над которыми в вышине носился коршун.

— Ну, ребята,— объявил посредник, держа в руках бумагу,— вы должны благодарить бога, что избавились от чересполосицы: размежевание кончилось, и вам остается разверстаться с вашим барином. Так как ваш поселок стоит далеко от водопою, то Андрей Петрович решился отдать вам ту часть, которая могла бы преграждать путь к реке, то есть он уступает вам с наделом удобной и неудобной, по урочище Дубровый Лог, Парохин Верх и Живое Урочище — реку Осетр, сколько на плане значится. Сверх того, он уступает вам небольшую рощицу, которая находится в этом наделе. Что касается до ваших повинностей, то они вами уже уплачены, когда дача находилась в чересполосном владении. Я очень рад,— продолжал посредник,— что вы теперь справитесь; мне будет легче сбирать с вас подати.

Посредник обратился к барину вполголоса: “Беда с этими сборами; исправник оттого и отказался от должности”.

— Само собою разумеется,— объявил он мужикам,— как люди темные, вы можете во зло употребить данные вам средства… Будьте осторожны и в случае нужды не откажитесь помочь барину.

— Что же вы молчите? — кивнув головой мужикам, подхватил старшина.

— Завсягда… с нашим удовольством,— заговорили мужики,— последним поделимся…

— За этакой надел надо благодарить своего господина,— сказал старшина, сходя с крыльца и приготовляясь произнести речь мужикам. Он стал к ним лицом, поднял руку вверх и объявил:

- Таперича вам, к примеру, надо жить степенно, чтобы все было как следует: пуще всего не надобно займаться пьянством… да насчет податей быть исправными… потому что хорошего — доводить себя до этого? И какое ежели дело насчет уборки хлеба господам, то они завсегда наши благодетели,— и беспримерно жить в аккурате! друг друга не обижать, начальства не ослушаться… соблюдать себя в обхождении обаполо благородства… в случае чего прямо ко мне,— я вас окорочу…

Старшина посмотрел на посредника, доставая из шляпы платок, чтобы утереть с своего лица катившийся пот. Посредник жестом дал ему знать, что речь его произвела впечатление. Старшина отошел в сторону.

— Кто из вас грамотные?— объявил писарь,— подходите…

— Ну, теперь ступайте домой! — сказал посредник.— Вот как господа об вас заботятся: умейте ценить и пользоваться такими благодеяниями.

Мужики, держа в руках шапки, один за другим потянулись с барского двора. Вскоре всей ватагой они очутились в кабаке, куда пришел и целовальник.

— Ну, ребята,— объявил последний,— вам теперь ничего не остается делать, как взять сороковую бочку вина…

— Ой ли? — подхватили мужики.

— Верно! потому, изволишь видеть,— выкладывая на счетах, говорил целовальник,— двадцать дворов, шестьдесят ревизских душ… так?

— Так,— согласились мужики…

— Забыл я: кто это делал добрые дела, Филарет милостивый или Иоанн многострадальный? На милость образца нет! Понимаете? Вам теперь надо гулять целую неделю… жена! откупоривай бочку…

— Погоди, Перфил Семеныч,— заговорили мужики.

— Чего там годить? входите сюда, выкатывайте…

— Ребята! брать, что ль? — спросил один мужик…

— Постой! Надо сперва разобрать…

— Да чего вы боитесь? Аль не выпьете? — продолжал целовальник,— дай-ко из соседних деревень налетят, узнают… Федюшка! Запрягай лошадь! - Ступай на завод… я вижу, дело-то не на шутку разыграется…

— Ведро, Семеныч!

— Ведро! там видно будет.

— Погоди! может, после что откроется…

— Чему открыться? — кричал целовальник,— аль вы впервой видите барина? Опять дело было при посреднике… Экие дураки! вам теперь сто молебнов надо отслужить, а не то что из пустого в порожнее перегонять…

— Семеныч! стало-быть, наша земля по самый Парохин Верх?

— Тебе сказано, по Дубровый Лог, Парохин Верх и речку Осетр…

— Так, так…— заговорили мужики…

— Ведь область али нет?

— Область!..

— А как же мы будем делить землю? по тяглам аль по душам?

— Зачем тебе делить! Без тебя все сделается… Неси вино! тащи на улицу…

— Постой! как же насчет Парохина Верха-то? Семеныч! положи-ко нам на счетах…

— Ну, будет кричать! давай два ведра. — Семеныч! и ты с нами выпей!

— Поздравляю вас… Дай господи вам богатеть…

— Кушай на доброе здоровье… А хозяюшке твоей надо купить настоечки…

— Это она потребляет… да что ж вы не зовете своих баб?

— Антон! беги за ними… да захвати ковригу хлеба… Ребята! неси вино на улицу… там просторней…

— Что ж не сказано: платить за нее аль нет?

— За вино-то, что ль?

— Толкуй еще! я вон плачу за двух, которые в люльке качаются…