Удары грома слышались один за другим. Наконец, закапал крупный дождь, и вскоре хлынул страшный ливень. В воздухе, кроме сплошной водяной массы, сопровождавшейся необыкновенным шумом, ничего не было видно.
Вдруг молния, сделав несколько ослепительных зигзагов, быстро упала вниз, и вслед за тем раздался оглушительный удар грома; застонала земля, и дрогнули здания.
Сидевшие в отворенном сарае кучера сняли шапки и набожно перекрестились…
— Не обойдется без греха,— заметил один из них. Вслед за ударом хлынул проливной дождь.
— У нас случай был,— рассказывал один из кучеров,— шел по дороге мужичок с косой; а тучка небольшая зашла над самой его головой. Вдруг грянул гром, и мужик потихоньку, потихоньку, словно нагибался… и упал… Мы все это видели…
Когда на небе сквозь легкие облачка выглянуло солнце, горничная прибежала в конюшню и объявила графскому кучеру, чтобы он закладывал лошадей. Опуская в карман трубку, кучер сказал:
— Будь хоть светопреставление — ни на что не посмотрит: что бы часочек погодить? Теперь коляску испачкаем на отделку.
— Видно, обедать не останется,— сказал другой.
— Господа упрашивали его, отказался… говорит, дома есть дела…— объяснила горничная и ушла в дом.
— Какие дела? — возразил графский кучер,— никаких там делов нету; одна забава — медведь…
Лошади были поданы. На крыльце происходило прощание Карповых с графом.
— Не забывайте нас, граф,— говорили дамы,— приезжайте на Ильин день; отправимся в лес…
— Непременно, если не задержит что-нибудь. А вы, господа,— обратился граф к молодым людям,— приезжайте без всяких церемоний…
— Как жаль, граф, что вы не остались обедать…
— И дорога грязна,— сказал старик…
— Дорога почти высохла… дождь шел недолго… Коляска плавно покатилась от барского дома.
Небо было чисто, лишь кое-где неподвижно стояли белые облака. Под лучами ярко светившего солнца все вдруг ожило и встрепенулось; трава, которую с наслаждением щипали животные, листья деревьев — покрылись яркою зеленью. В воздухе запели птицы; послышалось жужжанье пчел, стремившихся в поле.
На селе, при громком пении петухов, среди выгона, бабы расстилали холсты. За околицей, в мокром кафтане, босиком, мужик вел за повод клячу, запряженную в соху, на которой звенела палица, болтаясь между сошниками. Завидев коляску, мужик издали снял шапку и свернул лошадь в сторону; граф кивнул пахарю головой.
В поле наперерыв весело распевали жаворонки. Мимо коляски потянулись хлеба; в некоторых местах колосья ржи спутались и поникли от бури. В воздухе пахнуло медовым запахом гречихи.
Душевное расположение графа не совсем гармонировало с окружающей природой; его отъезд из дома Карповых, как читатель видит, был поспешен — и причиною этого было то обстоятельство, что во время завтрака молодой Карпов с энтузиазмом заговорил о пожертвовании земли крестьянам. Таким поворотом дела граф не очень был доволен. Впрочем, к удовольствию графа, речь молодого Карпова была замята стариком, нашедшим энергическую поддержку в лице дам. Отъехав на несколько верст от дома Карповых, граф принялся рассуждать:
— Удовлетворит ли меня эта философия: “Продаждь имение и раздай нищим?” Успокоит ли она неугомонный пыл моих сомнений, мучительную жажду чего-то осмысленного, верного, ясного? Неужели последние слова науки совпадают с учением евангелия? Камердинер доложил:
— Ваше сиятельство! а громовой удар не прошел даром.
Камердинер указал на дым вдалеке. Граф привстал и посмотрел вперед.
— Кажется, недалеко от Погорелова,— сказал он.
— Да это оно и горит! — с уверенностью воскликнул граф.
— Чего доброго? вон изволите видеть ветряную мельницу? она как раз стоит против сельского старосты… и пожар-то с того конца идет…
— Так и есть,— подтвердил кучер,— смотри, как лижет… все разгорается…
— Пошел! — крикнул граф.
И четверня полетела вскок. В деревнях, среди улиц, группами стоял народ. Мужики садились верхами на лошадей.
В последней деревне, под названием “Сорочьи гнезда”, подле барского дома суетился господин в соломенной шляпе и громко кричал: “Живей! живей запрягайся!”
— Mesdames! — обратился господин к дамам, стоявшим на балконе, и кивнул головой на графский экипаж,— monsieur le prince… monsieur le prince… {Сударыни! князь… князь… (фр.).} — Дамы навели на графа бинокли.
— Проворней,— кричал господин в шляпе на пожарную команду, выдвигавшую из сарая бочки.
— Веди бурого! Стой! — шумели кучера,— хомут надели наизнанку!
— Mesdames! Семен Игнатьич! едемте!
Вскоре загремели гайки, заскрипели немазаные колеса,— и пожарная команда вместе с господами устремилась на пожар.
С горы открылось Погорелово, объятое ярким пламенем; в дыму виднелись черные шапки пепла… слышался глухой, нескончаемый шум народа, треск огня и разрушавшихся зданий… надо всем этим звучал благовест в набат.
Коляска приехала на пожар. Над некоторыми избами в дыму виднелись люди с граблями, попонами, веретьями, которыми прикрывались соломенные крыши. Близ самых изб толпились массы народа; крюками тащили бревна, ломали стропила, провозили бочки с водой; вырывавшееся из окон пламя нещадно обхватывало зеленые деревья, стоявшие у домов; в народе раздавался отчаянный крик:
— Скорей, воды! воды!..
Толпа мужиков схватила за узду лошадь, запряженную в водовозку, и тащила ее в разные стороны.
— Твоя сгорела! Не спасешь! моя занялась…
— Поворачивай! дорогу заняли! В другом месте кричали:
— Не ломай!
— Отойди! убьет!
— Цепляй за слегу!..
Из сеней, одной избы тащили мертвого мужика и, пробираясь сквозь толпу, несли его на воздух.
По направлению к выгону народ выносил свое имущество; несли бороны, сохи; кто вез сани, бабы вытаскивали гребни, ухваты, прялки; один мужик, потеряв всякое сознание, нес в поле своего кафтана осколки кирпичей. Среди убогого имущества, обняв свою дочь, голосила мать:
— Остались мы с тобой бесприютные!..
XI
ИЛЬИН ДЕНЬ
Имение Новоселова находилось верстах в пяти от Карповых, вблизи деревни Вязовки, состоявшей из двадцати крестьянских дворов. Ветхий господский дом с полуразвалившимися сараями и конюшнями стоял особняком, разделяясь от деревни глубоким оврагом, через который перекинут был мост. Около барского дома находился пруд, заиленный до того, что в жаркие дни скотина входила в него на самую средину по колени.
В полуверсте от Вязовки протекала небольшая речка с мельницей и толчеей, на которых издавна росла крапива и несколько молодых берез, наглядно знакомивших путника с распространением растений при пособии ветра, но мало говоривших в пользу владельца этих заведений.
Среди Вязовки красовался кабак с мелочной лавочкой, откуда крестьяне брали соль, деготь и другие товары, платя за них почти вдвое дороже против городского, особенно в осеннее время. Целовальник знал все статьи нового положения, на основании которых, как он уверял, производил с крестьян взыски за долги не деньгами, а натурой, и притом без всяких формальных судов, по мнению самих крестьян отнимавших только время.
На барском дворе во флигеле, состоявшем из четырех небольших комнат, помещался арендатор с семейством. Он был из дворовых и управлял когда-то имением своего барина, но с объявлением воли приписался к мещанам и стал заниматься арендой. В последнее время он пришел к убеждению, что сельским хозяйством заниматься не стоит: “Урожаи стали плохие, земли вздорожали, с рабочими никак не сообразишь. То ли дело,— рассуждал он,— состоять на коронной службе: всегда сух, тепел; накупил акций железных дорог или билетов внутреннего займа — и покуривай сигару; а там, глядь, билеты поднялись в цене или выигрыш тысяч в десять…”
Рядом с заросшим травою барским домом стояла русская изба с резным крыльцом, выстроенная на случай приезда барина; над ее крышей возвышалась скворечница,— утеха барского караульного, одинокого старика. Во внутренности избы отгорожена была отдельная комната, которую украшали картины: отец Серапион, кормящий из рук медведя, затворник Иоанн и проч.
