— Да ведь сейчас дали…
— Что ж такое, что дали? ведь корм-то непитательный — солома; скотина оберет колосок, да и опять кричит.
— Ну, а в продолжение дня!
— В продолжение дня? Извольте послушать, какая музыка пойдет: надо избу отчистить от снегу, потому в окнах темь; на дворе вырубить лед из корыта, обить бочку и ехать за водой. Потом бочка завязла, сидит в сугробе; глядь, и завертка лопнула. Одним словом, вавилоняне, что ль, строили памятник, когда было смешение языков?.. вот то же самое столпотворение идет и в мужицком быту… Я очень хорошо знаю, что вы фантазируете: вам мужиком не быть, это я наперед скажу; тем не менее я подробно описываю вам мужицкую жизнь, чтобы вы не относились к ней легкомысленно… Да! мужик наш — это, я не знаю, какая-то скала! где нам! — Старик махнул рукой.
— Но вы обещались рассказывать, так продолжайте,— сказал Новоселов.
— Что же рассказывать? Что рассказывать про ад кромешный!..— с грустью проговорил старик.
— Вы мне, Егор Трофимыч, обещались читать лекции по сельскому хозяйству: вот что вы теперь передаете, это-то я и желал слышать от вас.
— А весна!..— продолжал старик, покачав головой,— все больны, скотина без корму… хлеба нет… Или вот, самое простое обстоятельство, например сошник наварить. Мужик приходит к кузнецу; оказывается, что кузнец завален работой; значит, прошатался задаром. В другой раз идет; кузнец говорит: “Еще не брался за твою работу”. Ну, наконец, справлен сошник. Мужик выехал пахать, прошел несколько борозд — хлоп! палица пополам; надо ехать в город; а тут навстречу верховой с известием: мировой судья требует в свидетели. Мужик едет за двадцать верст к мировому, а там объявляют, что дело отложено до пятницы; ступай назад! Да что тут рассказывать! Ясно как день, что вы забрали в голову пустяки, Андрей Петрович… Извините за откровенность.
Новоселов молчал. Старик посмотрел на него и сказал:
— А вам, знаете, что нужно?
— Что?
— Жениться да обзавестись семейкой… вот чего вам недостает.
— Где нам мечтать о таком счастье…
— Отчего же? — с участием спросил старик.
— Ведь надо, я думаю, понравиться какой-нибудь барышне, а это вещь невозможная. Нашим барышням нравятся каменные дома да люди, получающие хорошие оклады жалованья; а у меня нет ни того, ни другого. Притом какая же дура пойдет за человека, у которого идеал — соха и армяк? Вот если бы я проповедовал теплую лежанку, охотниц нашлось бы много.
— Так, стало быть, все-таки решились пахать.
— Непременно!
— Ну, батюшка, вы неизлечимы.
— Пожалуй, что и так. Прибавьте к этому, дескать, всякий по-своему с ума сходит. Покойной ночи.
— До свиданья.
VIII
ПРИЕЗД ГРАФА
Через несколько дней слуга Карповых объявил барину, сидевшему за письменным столом в кабинете: “Граф едет!” С тем же известием он бросился в девичью, и вскоре во всем доме, среди суматохи и беготни, на разные голоса раздавалось: “Граф едет! едет! Оля! Груша!..” “Подайте мне сюртук!” — кричал барин, снимая с себя камзол.
Все, что было в доме, припало к окнам и, затаив дыхание, стало высматривать, как к крыльцу подъезжала четверня вороных, запряженная в щегольскую коляску; на козлах красовался кучер в форменном кафтане и старый камердинер в ливрее и шляпе с позументами. С невыразимым наслаждением, любуясь на это зрелище, хозяйка говорила своей горничной: “Грушка! да смотри, смотри…”
— Вижу, сударыня! просто на редкость!.. Наверху Александра Семеновна в каком-то упоении
говорила, отходя от окна:
— Оля! мне душно! подай капли!..
— Черт бы всех побрал,— кричал барин, с трудом всовывая руку в сюртук,— изволь исполнять бабьи прихоти…
— Оля! маши на меня веером,— опустившись на кушетку, говорила Александра Семеновна.
Одетый по последней моде, в шармеровском фраке, в черных узеньких панталонах с лампасами, в белых перчатках, с пробором на затылке, граф явился в залу.
Лакей доложил, что господа скоро выйдут. Граф начал поправлять перед зеркалом свою прическу.
Вошел, в светлом клетчатом жилете и в длиннополом сюртуке, хозяин. Граф быстро сбросил с глаз pince-nez и отрекомендовался.
— Прошу садиться,— сказал старик, утирая на лице пот.
Зашуршали платья, и в зале явились дамы.
— Это моя жена… моя свояченица,— сказал старик. Граф, ловко придерживая шляпу, сделал реверанс с
глубоким поклоном, причем его pince-nez заблестел и закачался, как маятник.
Все уселись. Со стороны дам последовали один за другим вопросы, на которые граф не знал, как отвечать. Мало-помалу беседа приняла плавное течение. Старик распространился о покойном отце графа; спросил о его матери, которой досталась седьмая часть от мужнина имения, и получил известие, что она постоянно живет за границей.
— Так вы теперь сами приглядываете за хозяйством? — сказал, наконец, старик.
— Да… нельзя, знаете… правда, управляющий у меня — честный малый… но свой глаз все-таки необходим…— Граф очаровательно улыбнулся.
— О, без сомнения! — подхватили дамы.
— А много у вас нынешний год в посеве? — спросил старик.
— Десятин около трех тысяч, если не больше…
— Слава богу!..
— Скажите, граф,— спросила хозяйка,— ведь вы бывали за границей?
— Едва ли не всю Европу объездил,— почтительно наклонившись, произнес граф.
— Разумеется, были в Италии?
— Чудная страна! какой климат! да притом Италия,— как вам известно, страна искусства…
— А Флоренция—я воображаю, что это такое!..
— Это скорее — женственный город… знаете ли, мягкость какая-то во всем… в природе и в людях… Там этого нет, как у нас в Петербурге: всякий косится друг на друга… там все это поет… плащ через плечо… шляпа набекрень… Да вообще город замечательный сам по себе: например, Lung Arno… il giardino di Boboli… palazzo Pitti… chef-d’oeuvre! {Вдоль Арно… сад Боболи… дворец Питти… шедевр! (ит.).}
— А в Андалузии вам не случалось быть? — в свою очередь спросила Александра Семеновна.
— В Андалузии я был проездом, с матерью; она любит Испанию… там такая природа, что, право, чувствуешь себя несчастным при мысли, что родился на бесприютном, мрачном севере…
— Ах! именно бесприютный… мрачный север…
— И не скучали за границей? — спросил хозяин.
— Уже впоследствии… действительно начал скучать…
— По России?
— Мм-да… если хотите…
— Само собою разумеется,— подхватила Карпова,— вы родились в России… очень естественно… да ведь все, живущие за границей, жалуются на тоску по родине… А кажется, чего бы тосковать?
Граф вздохнул, промолвив:
— Что делать! видно, уж человек так создан. Наступило молчание. Все как будто хотели перевести
дух после обильной умственной пищи, которою угостили себя.
— Ваши молодые люди дома? — обратился граф к хозяйке.
— Они во флигеле… я за ними пошлю. Иван! — Вошел слуга.— Сходи во флигель и скажи господам, чтобы они пожаловали сюда.
— Молодой барин у себя-с,— доложил лакей,— а Андрея Петровича, кажись, нету…
— Где же он?
— Они давеча собирались пахать… Все навострили уши и засмеялись.
— Ступай узнай! (Лакей вышел.) Ведь Андрей Петрович, наш знакомый, чудак страшный,— поспешила объяснить Карпова,— явилась у него фантазия labourer la terre… vous comprenez, monsieur le prince… mais certainement c’est une idee fixe… {Обрабатывать землю… Понимаете, князь… но, конечно, это навязчивая идея… (фр.).}
— Ваш сын и ваш знакомый говорили мне об этом,— улыбаясь, сказал граф.— Конечно, я не спорю, в этой мысли есть много хорошего… гуманного даже, и вообще современного… но с другой стороны, как хотите…— Граф пожал плечами,— ведь это такой труд… такой подвиг, для которого, мне кажется, надо родиться героем…
— Просто утопия!..— подхватила хозяйка,— люди молодые… жаждут деятельности… а развернуться не над чем… ну и составили теорию такую…
