VI

РЕЗУЛЬТАТЫ ПЕРВОГО ВИЗИТА

Часов в десять вечера семейство Карповых сидело в зале. Хозяин, по обыкновению заложив за спину подушку, закрыв глаза, сидел на диване и время от времени сдвигал свою ермолку то на одну сторону, то на другую. Он делал это всякий раз, когда его занимали какие-нибудь новые мысли. В настоящее время он думал о том, какое направление следует дать возникающим отношениям к графу и к чему может повести знакомство с ним?

Его практический ум решил, что “пеший конному — не товарищ”: граф — особа высшего полета, между тем как Карпов перед ним человек маленький, скромный землевладелец, медными пятаками составивший себе некоторое состояние; хотя совесть подсказывала ему, что его состояние поспорит с любым графским. Как бы то ни было, Карпов не находил ничего общего между собою и графом и решился ни на волос не изменять своей обыденной жизни даже в таком случае, если бы его сиятельству вздумалось влюбиться в его дочь: не покупать лишнего вина, исключая лиссабонского, которое постоянно подавалось к столу, не одевать лакея лучше того, как он одет всегда, то есть с потертыми локтями на старом фраке и не совсем белыми нитяными перчатками.

Успокоившись на таком решении, старик открыл глаза и, с ласковой улыбкой посматривая на свою дочь, разглядывавшую с своей тетей “Иллюстрацию” за большим круглым столом, начал отбивать ногою такт под фортепьянную игру своей жены и припевать: “Рыба-ак, не шуми!” (Хозяйка играла отрывок из “Фенеллы”.) Вдруг на улице залаяли собаки, и через минуту у самого подъезда раздалось дружное фырканье лошадей.

— Наши приехали!— в один голос вскрикнули дамы.

В залу вошел Василий Егорыч, за ним Новоселов.

— Вот мы и от графа! — возвестил первый.

— Ну что, что?..— наперерыв спрашивали дамы.

— Погодите, дайте перевести дух…

— Пили ли чай? — спросил старик.

— Пили у Андрея Петровича,— сказал юноша, указывая на Новоселова,— мы к нему заезжали, верст пять крюку сделали.

— А у графа обедали?

— Как же! у его сиятельства и обедали, и завтракали, и шампанское пили.

— Вот как! Значит, он вам был рад?

— Еще бы! — произнес молодой человек, доставая сигару.

— Ну? рассказывай по порядку,— сказали дамы, садясь все на диван против рассказчика, который стоял среди залы.

— Вася! что, красив он? — спросила Александра Семеновна.

— Чрезвычайно! если хотите, до тошноты красив… в вашем вкусе! Ну-с! приезжаем,— начал Василий Егорыч, закурив сигару,— камердинеры в белых жилетах встречают нас у подъезда. Спрашиваем: “Дома граф?” — “Дома”.— “Доложите ему: соседи по имению”.

Хозяйка обратилась к Новоселову, сидевшему у окна:

— Послушайте, Андрей Петрович, вы явились в этом самом костюме?

— А то в каком же? — возразил Василий Егорыч.

— А я думала, что вы заедете к себе домой, переоденетесь…

— Ну, ладно! по платью встречают, а по уму провожают… не так ли, Андрей Петрович? — возразил старик.

— Оказалось, папаша, граф вас знает,— продолжал Василий Егорыч,— когда, говорит, он был предводителем, он ездил к моему отцу.

— Я его помню! — подхватил старик,— ему было тогда лет двенадцать…

— Начались, разговоры: надолго ли? как и что? Зашла речь о Петербурге, о заграничной жизни и т. п. Граф был очень разговорчив. Я заметил, что приезд наш был кстати… Граф водил нас по саду, по оранжереям; ну, уж сад!.. просто итальянская вилла! Показывал нам памятник из каррарского мрамора, сооруженный его предками над одной собакой… показывал даже огромного медведя, которого он недавно купил за пятьдесят рублей у медвежатников.

— На что же он ему?

— Должно быть, для сильных ощущений… Словом, граф, как видно, жестоко скучает. О Петербурге вспоминает с отвращением: эти Берги, Деверии и т. п. ему ужасно надоели; рассказывал, как у кассы, в Большом театре, когда в афишах значилось, что будет петь Патти, двух любителей задавили до смерти.. Черт знает что в самом деле творится!.. Представьте себе: несмотря на все увеселения, в Петербурге свирепствует такая пустота, что однажды (рассказывал граф) во время зимы два знакомые ему витязя ездили, ездили по Петербургу, наконец спрашивают лихача: “Послушай! что возьмешь свезти нас в поле и там заблудиться?”

— Как заблудиться? — спросили дамы.

— Очень просто: как плутают в поле?.. Все захохотали.

— Ну что же лихач?

— Лихач, разумеется, сообразил, в чем дело, говорит: “Заплатите мне двести рублей за лошадь и ступайте куда знаете: мне, говорит, пока жизнь не надоела; у меня жена, дети… А с вами заблудишься, да и замерзнешь…”

— Значит, граф решился навсегда поселиться в имении? — спросил старик.

— Навсегда. “Уж если, говорит, очень скучно будет в деревне, то проедусь за границу или куда-нибудь в Бомбей, но уж никак не в Петербург”. Или, например, такие курьезы рассказывал: “Зайдешь, говорит, куда-нибудь в ресторан — только и слышишь: “Дюжину устриц! Sterlet a la minute {Стерлядь на скорую руку (фр.).}, бутылку шампанского!” Заглянешь в афиши — там в Большом театре “Золотая рыбка”, в Александрийском “Все мы жаждем любви”, у Берга “Студенты и гризетки”, еще какие-то греческие богини. А уж какая скука царит в аристократических гостиных; надобно иметь железное терпение, чтобы выносить ее: разговоров никаких, исключая той же Патти, “La belle Helene” да обычных сплетней…”

— Удивительный в самом деле город! — заметил старик,— сколько денег поглощает… А вишь, чем занимаются? Ищут, где бы заблудиться?..

— Граф показывал нам свои ученые принадлежности,— говорил рассказчик,— микроскоп, минералы, колбы. В кабинете зашла речь, где находится минерал хризоберилл? Граф сказал, что в Зеландии; Андрей Петрович объявляет, что хризоберилл вместе с изумрудом находятся у нас на Урале. Граф так и вытаращил глаза: ему показалось, что к нему приехал сам академик Кокшаров… Да! тут замечательные вещи были; я вам расскажу, какой ученый разговор вел Андрей Петрович с графом, когда мы гуляли по саду. Граф начал с того, что он погрузился в естественные науки, так как они одни и могут дать положительное знание. На это Андрей Петрович заметил, что, не будь естественных наук, мы бы долго еще летали в эмпиреях, упиваясь музыкой собственного красноречия, трактуя об идеальности в реальном и, подобно Рудиным и Лаврецким, ударяя по струнам женских сердец. С этим граф совершенно согласился. Пошли рассуждения об эгоизме, на тему:

Каждый себя самолюбьем измучил,

Каждому каждый наскучил,

что все чего-то ждут, словно не нынче-завтра наступит светопреставление… Граф спрашивал: “В чем же секрет?” — “А вот в чем,— сказал Андрей Петрович,— если мы будем понимать эгоизм так, как понимали до сего времени, то мы не только ничем не будем отличаться от вандалов, но даже просто от акул, которые тем только и занимаются, что пожирают слабейших себя: тогда нечего и думать о прогрессе, о котором мы болтаем с утра до ночи; тогда и самая жизнь-то человеческая сделается невозможною”.— “Что же делать? Как выйти из этой пропасти?” — спрашивал граф.— “Заняться самоисправлением,— был ему ответ,— отцы наши могли себе благодушествовать, подвергая всякого рода экспериментам своих ближних; теперь эти развлечения мало кого удовлетворяют оттого, что все начали сознательно относиться к окружающему, и нет сомнения, что если общество не исправится, оно задохнется от скуки — этой современной моровой язвы”. Я с своей стороны добавил, что, кажется, уже пришел судья милосердый — отделить козлищ от овец, пшеницу от плевел… не все-то нам порхать по цветкам… Граф сильно задумался. Наконец, он спросил: “В чем же должно заключаться самоисправление?” Тогда мы перед ним выдвинули соху.

— Что это? какие глупости! — воскликнули дамы,— неужели вы не могли обойтись без вашей дурацкой сохи?..

— Нельзя, нельзя! mesdames! {Сударыни! (фр.).} этот инструмент — краеугольный камень общественного благосостояния… А по-вашему, если человек носит pince-nez, так и надо рассуждать с ним об одних сильфидах? Вы видите, что сильфиды ему надоели! что же остается ему предложить, кроме сохи андреевны!