― Вик… давай не сейчас, ладно?

Мы как минимум не одни и кулисы ― это не то место где стоит обсуждать подобные вопросы. Как максимум я… не могу. Вот так, вот. Не могу я ей этого сказать, и всё! И страшит меня её исчезновение, после моих слов, тех что она так хочет услышать, но едва ли хотя бы представляет себе на сколько всё в тот же миг перемениться. Я чувствовал отчаяние и злость, но удержал всё это, не дав отразиться в мимике.

Этого было достаточно, чтобы понять: это не должно было стать острой необходимостью, одержимость слепит меня.

Вот дерьмо. Я облажался. Я нуждаюсь в ней, я дышу ей. Это было так же ясно сейчас, как и то, что это может иметь страшные последствия. Если она уйдёт, то я не смогу её вернуть, ведь уже не смогу вернуть себя. Я вероятно должен буду отпустить её, если она захочет этого. Правда в том, что этого не случится. Этого не должно случиться, не так. Этого не должно было случиться, так. Это не должно было превратиться в зависимость.

Гетман, оказался прав. Я не смогу пройти через всё это.

«Как ты собрался справляться с этим?»

Я не знаю. Никогда не знал. Я просто слепо следовал своим желаниям. И кончится её уход плохо. Стоит мне сорваться и это может кончится для неё на 180 см. под землёй. Эта мысль заставила пространство дрожать. Или это был я. Но я же не могу ей навредить? Не могу, ведь?

Дерьмо в том, что, это так же равновероятно, как и то, что земля круглая.

Я заподозрил измену. Конкретно: измену моей головы, мне же. Кажется пространство вокруг замедлилось, движение сохранялось только внутри меня. Только оглушительный скрежет тормозов в моей голове.

Остановись.

Я буквально приказывал себе. Ведь если сейчас, она не сообразит, что стоит притормозить, я разобьюсь. Мне нужно было переключиться. Отключится от этого. Я видел её гнев, сурово взирающую на меня. Мне хотелось кричать, по правде говоря. Может быть сломать что-то. Или может кого-то. Лавина во мне перешла в режим стоп. Вопрос лишь в том, как долго она сможет существовать в этом искусственном бездействии. И когда она чёрт побери соизволит обрушиться. Прямо на неё.

Я видел в этом грёбаный негатив чернее ночи чёрной. Очень четкий с холодным привкусом смерти и страха. Страха перед самим собой, за неё. Как только я начинаю побаиваться себя и своих мыслей это означает генеральный прогон перед началом моего апокалипсиса. Это спусковой крючок дёргать за который, так же не желательно, как дёргать смерть за усы. И очень плохо что она не отдаёт себе в этом отсчёт.

Явно психанув, под сдержанно прохладной маской, она стянула гитару с плеча и уходя, всучила свою гитару Мише.

― Ты куда? ― удивился он. Вика ничего не сказала, просто ушла по коридору к служебным помещениям.

Я знал маршрут этого пути. Ледяная вода и никотин. Вероятно он будет приправлен Джеком. Очень вероятно.

Как я собираюсь пережить эти 24 часа? С одной громадной ремаркой: без осложнений.

Вика вернулась, и пришло время начинать сэт. Я занервничал. Вообще-то нервы на сцене не моя черта. Но с учётом последних событий, волнение почему-то захлестнуло меня. Проблема заключалась в том, что Вика отказалась писать музыку совместно. Лишь «Станицы дневника» являются совместной работой. А потом она отказалась. Не знаю почему. Всё началось с того момента как мы вернулись с утёса. Конкретно после написания этой композиции и своего рода утверждения, если можно так это назвать. У нас оставался час свободного времени, всё таки с Викой дела продвигались гораздо быстрее, она умело подхватывала инициативу, вносила дельные поправки и в нотной грамоте как и в целом в музыке она была профи, не меньше меня. Я решил поработать с черновым вариантом одной своей нотной писанины. Всё-таки музыку, так или иначе я пишу, остальные вносят предложения на изменения, или точнее сказать это делала только Вика, всех остальных и так всегда всё устраивало. А зря. В общем тогда-то возникла загвоздка. Если с музыкой разобрались играючи быстро и добились конечного результата, устроивший всех без исключения, то со словами-то и вышел фокус. Она вдруг решила оставить слова своей партии исключительно за собой. Причём не только в качестве единичной акции так сказать, а на постоянной основе. И была непреклонна, как бы я не пытался её переубедить. Вот и получается, что никогда не знаешь, что можешь услышать.

― «Теория вероятности» ― объявила она в микрофон.

― Ты дописала партию?

― Уже да.

Это насторожило. Она уже не злилась. Было очень видно этот её надлом внутри, причём судя по лицам всех остальных на сцене, виден он был всем без исключения. Даже не смотря на солнцезащитные очки скрывающие её глаза.

Честно? Я был поражен. И дело не в том, что это звучало плохо, вовсе нет. Это звучало жёстко, отчаянно мощно, в гранже на грани с отборным металом, это было круто вне сомнений. Дело в ней самой. Это было чистым отчаянием. Её голос пронзал насквозь тысячью отравленных спиц. Меня пошатнуло изнутри.