– Если что? – спросил Генри.

– Если мисс Локвуд вынудит меня к этому.

Агнес слушала, теряясь от изумления.

– «Вынудит»? – повторила она. – Как я могу вас вынудить? Вы хотите сказать, что моя воля сильнее вашей?

– А вы хотите сказать, что свеча не сжигает бабочку, когда та летит на ее огонь? – ответила леди Монтбарри. – Вы слышали когда-нибудь о такой вещи, как упоение ужасом? Оно-то и влечет меня к вам. Я не имею права приходить к вам, я не желаю приходить к вам: вы мой враг. Впервые в жизни вопреки моей воле я покоряюсь врагу. Судите сами: я жду, потому что вы велели ждать, и, пока я стою здесь перед вами, меня разбирает страх – клянусь вам! Не допускайте, чтобы я возбуждала в вас любопытство или жалость. Следуйте примеру мистера Уэствика. Будьте со мной жестки, грубы и неумолимы, как он. Отпустите меня. Велите мне уйти.

В этой странной речи честная и прямодушная Агнес уяснила для себя только одну вещь.

– Вы ошибаетесь, считая меня своим врагом, – сказала она. – Зло, что вы мне причинили, отдав руку лорду Монтбарри, было неумышленным. Я уже при его жизни простила вам свои страдания. Тем более я прощаю вам теперь, когда его нет.

Генри слушал ее со смешанным чувством восторга и раздражения.

– Не говори более! – воскликнул он. – Слишком много чести для нее. Она не стоит этого.

Его слова прошли не замеченными леди Монтбарри. Казалось, вниманием этой странно переменчивой женщины целиком завладели простые слова, в которые Агнес облекла свой ответ. Покуда она слушала, ее лицо принимало выражение тяжелой, безысходной печали. И разительно переменился голос, когда она заговорила. В нем звучало смирение, утратившее последнюю надежду.

– Добрая, невинная душа, – сказала она. – Что значит ваше участливое прощение? Что значат ваши прегрешения рядом с моими великими грехами, за которые с меня спросится? Я не хочу вас пугать. Просто я себя оплакиваю. Знаете ли вы, что такое – чувствовать надвигающуюся беду и при этом надеяться, что ваша уверенность не подтвердится? Когда я впервые встретила вас еще до замужества и впервые ощутила ваше влияние, у меня была эта надежда. Эта жалкая надежда теплилась во мне вплоть до сегодняшнего дня. Ответив на мой вопрос относительно Феррари, вы ее убили.

– Как я могла погубить вашу надежду? – спросила Агнес. – Если я разрешила Феррари упомянуть мое имя в письме лорду Монтбарри, то как это может быть связано со странными и страшными вещами, которые вы мне рассказываете?

– Близится время, мисс Локвуд, когда вы сами все раскроете. Пока же я постараюсь подобрать внятные слова, чтобы вы поняли, в чем состоит мой страх перед вами. В тот самый день, когда я похитила вашего героя и погубила вашу жизнь – я твердо уверена, что в тот самый день! – вас сделали орудием возмездия за все мои многие прошлые грехи. Такое и прежде случалось, когда один человек, сам того не ведая, способствовал тому, что в другом вызревало зло. И вы этому уже способствовали – и поспособствуете впредь. Вы подведете меня к тому дню, который все выявит и назначит мне наказание. Мы еще встретимся – в Англии или в Венеции, где умер мой муж, – и встретимся в последний раз.

При всем своем здравомыслии или неприязни к предрассудкам Агнес была под сильным впечатлением от той серьезности, с которой это все было высказано. Она побледнела и взглянула на Генри.

– Ты понимаешь ее? – спросила она.

– Нет ничего легче, – пренебрежительно отозвался он. – Она знает, что стало с Феррари, но признаться не смеет и городит всякую чепуху. Вели ей уйти.

Даже окажись здесь и залай собака, леди Монтбарри и тогда бы договорила все, что ей надо было сказать Агнес.

– Посоветуйте вашей забавной миссис Феррари еще немного подождать, – сказала она. – Что случилось с ее мужем, вы узнаете, а потом расскажете ей. Беспокоиться вам не о чем. Какой-нибудь пустяковый случай сведет нас в следующий раз – такой же пустяковый, как появление в нашем доме Феррари. Чепуха, говорите вы, мистер Уэствик? Будьте снисходительны к женщинам. Мы все городим чепуху. До свиданья, мисс Локвуд.

Она поспешно, словно боясь, что ее остановят во второй раз, открыла дверь и покинула их.

– Как ты думаешь, она сумасшедшая? – спросила Агнес.

– Просто испорченный человек, я думаю. Лживая, суеверная, неискоренимо жестокая, но не сумасшедшая. Главное, за чем она пришла сюда, это получить удовольствие, напугав тебя.

– Она действительно напугала меня. Стыдно сказать, но это так.

Генри взглянул на нее, помялся и опустился на кушетку рядом.

– Я очень тревожусь за тебя, Агнес, – сказал он. – Если бы не счастливый случай, надоумивший меня зайти к тебе сегодня, кто знает, что могла наговорить и даже сделать без свидетелей эта негодная женщина. Дорогая, ты ведешь до крайности беззащитную, одинокую жизнь. И мне больно думать об этом. Нужно изменить свою жизнь – особенно после сегодняшнего случая. Нет-нет, не надо говорить мне, что у тебя есть старая нянюшка. Она слишком старая, и она не твоего разряда – ее общество не может быть достаточной защитой для дамы твоего положения. Не заблуждайся относительно меня, Агнес: я говорю только из самой искренней преданности тебе. – Он замолчал и взял ее за руку.

Она сделала слабую попытку освободиться и смирилась.

– Неужели никогда не придет такой день, когда мне будет дано право защищать тебя? Когда ты навсегда станешь украшением и радостью моей жизни? – Он мягко пожал ее руку.

Она не отвечала. Ее лицо залил румянец. Глаза смотрели в сторону.

– Неужели я имел несчастье обидеть тебя? – спросил он.

На этот вопрос она ответила чуть слышно:

– Нет.

– Тогда я тебя расстроил?

– Ты заставил меня вспомнить грустные времена.

Больше она ничего не сказала, только попыталась освободить руку. По-прежнему задерживая ее, он поднес ее к губам.

– А я не могу заставить тебя подумать о других временах – о тех, что настанут и будут счастливее? Если ты не можешь не думать о прошлом, почему бы не оглянуться на то время, когда я тебя полюбил?

Она только вздохнула в ответ на его вопрос.

– Пощади меня, Генри, – грустно спросила она. – Не говори больше ничего.

Снова румянец залил ее щеки. Ее рука подрагивала в его руке. Она была неотразима: глаза опущены, еле заметно дышит грудь. В ту минуту он отдал бы все на свете, лишь бы заключить ее в объятия и поцеловать. Таинственный ток, перелившийся из его руки в ее руку, вероятно, подсказал ей, что было у него в мыслях. Она освободила руку и прямо взглянула на него. В ее глазах стояли слезы. Она молчала – глаза говорили вместо нее. Без гнева, без раздражения они молили не мучить ее больше в этот день.

– Скажи только, что ты меня простила, – сказал он, поднимаясь с кушетки.

– Да, – ответила она, – простила.

– Я не утратил твоего уважения, Агнес?

– Что ты!

– Ты хочешь, чтобы я ушел сейчас?

Не отвечая, она поднялась и прошла к бюро. Письмо, что ей помешала дописать леди Монтбарри, так и лежало в бюваре. Она посмотрела на письмо, потом на Генри, и на ее лице зажглась улыбка, так восхищавшая всех.

– Пока не уходи, – сказала она, – у меня есть кое-что сказать. Даже не знаю, какие подобрать слова. Проще всего было бы, узнай ты это сам. Ты только что говорил о моей одинокой, незащищенной жизни. Да, признаться, это не очень счастливая жизнь, Генри. – Она замолчала, с озадачившим его удовлетворением видя тревогу на его лице. – Знаешь, я раньше тебя пришла к этой мысли, – продолжала она. – Я собираюсь произвести большие перемены в своей жизни, если только твой брат Стивен и его жена ответят согласием. – Говоря, она открыла ящичек стола, достала письмо и передала его Генри.

Он машинально взял его. Смутные опасения, вряд ли понятные ему самому, замкнули ему уста. Невозможно, чтобы перемена, о которой она говорила, могла означать ее намерение выйти замуж, и тем не менее он чувствовал необъяснимое желание читать это письмо. Их глаза встретились, она снова улыбнулась.