И она добавила, затрепетав от ужаса и удовольствия:

— Это очень опасная операция!

— Только ничего не говори Шауну, — сказала Гризельда.

Во вторник Гризельда встретила Китти, собиравшуюся в свое обычное благотворительное турне.

— Я хочу поблагодарить тебя за все, что ты для нас сделала. Но ты еще нужна нам.

Китти остановилась, уцепившись за руль велосипеда.

— Он еще здесь?

— Теперь уже ненадолго. Он уйдет в четверг.

— Не очень-то скоро.

— И я ухожу с ним.

— Как?

— Не падай в обморок!.. Мы поплывем в Америку. Мы уходим с приливом в одиннадцать часов.

— Как это — с приливом?..

— Не волнуйся, я не сошла с ума. Конечно, сначала мы поплывем на одной лодке, потом на другой, побольше, а затем на большом корабле. С нами будет Молли.

Китти уже пришла в себя благодаря своей крепкой физической и психической конституции.

— Надеюсь, вы не забираете с собой Эми. И Джошуа Кромби с его коровой!.. Видно, ты не знаешь и того, что Элис тоже уходит в четверг? Ты подумала о наших родителях?

— У них остаются Джейн и ты.

— Джейн — это сквозняк, который только и думает, чтобы проскользнуть под дверь!

— В любом случае, я все равно должна была когда-нибудь уйти! Я не собираюсь провести всю жизнь отшельником на этом острове. А ты будешь мне нужна в четверг. Шаун может выбраться из дома только во время ужина.

— Что, он сейчас в нашем доме?

— Да, на чердаке, над маминой комнатой.

На этот раз Китти не удержалась на ногах. Она прислонила велосипед к дереву и присела на пенек. Гризельда невозмутимо продолжала:

— Он спустится в мою комнату, откуда слезет на землю, цепляясь за плющ. Но я должна быть с ним, чтобы ничего не случилось. Я придумаю причину, чтобы уйти из столовой. А тебя я попрошу, если меня долго не будет, чтобы ты не позволила посылать кого-нибудь за мной.

Китти наконец удалось успокоить дыхание.

— Ты ненормальная, совершенно ненормальная!..

— Мне уже кто-то говорил это? — ответила Гризельда.

Этим днем она еще не стала предупреждать Шауна. Она хотела подождать некоторое время, чтобы он не удивился так быстро организованной поездке в Америку. Все объяснения откладывались на потом.

В среду Шаун вышел из себя.

— Чем он занимается, этот Ферган? Ему нужно было обратиться прямо к О’Коннеру! И мы уже были бы в дороге!.. Сколько можно ожидать!..

— Ты так считаешь?

— Была бы ты на моем месте.

Стояла прекрасная безветренная погода. Когда солнце зашло, с моря поднялся легкий туман, окутавший призрачной вуалью деревья, дом, аллеи. Бледные сумерки застигли Брижит врасплох. С разукрашенной черными загогулинами сажи физиономией она принялась суматошно метаться по дому, разнося зажженные лампы и оставляя за собой в коридорах и на лестницах шлейф запаха керосина.

Ужин начался в ватной тишине. Все молчали. Туман за окнами задрапировал море и землю. Сэр Джон не произнес ни слова. После визита нотариуса он еще глубже зарылся в свой мирок. Он не отвернулся от домочадцев; наоборот, все сильнее переживал за их дальнейшую судьбу, не представляя, как познакомить их с суровой реальностью. В тех редких случаях, когда сэр Джон молчал, в столовой раздавалось только позвякивание вилок и редкий едва слышный шепот.

В столовую примчалась жизнерадостная Молли, доставившая с кухни бедро ягненка с тушеной репой в мятном соусе. Влетев в столовую, она мгновенно потеряла избыток энергии, превратившись в печальный призрак. Она осторожно водрузила серебряное блюдо на середину стола. Леди Гарриэтта вздохнула.

— Друг мой, позвольте… — печально сказала она, потянувшись за тарелкой сэра Джона.

Она никак не могла привыкнуть к необходимости самой обслуживать мужа и дочерей. Но от слуг-ирландцев можно было потребовать все что угодно, только не прислуживать за столом. Они начинали раскладывать еду как попало, не знали, с какой стороны подойти, обливали сидящих соусом, комментировали происходящее. Это было невыносимо.

В тот момент, когда сэр Джон поставил перед собой тарелку с тонким ломтиком мяса, кусочками репы и зеленым соусом, раздался звук, заставивший всех присутствующих замереть.

В завладевшей миром тишине родился знакомый шум, не имевший права на существование. Это был шум автомобильного мотора.

Он послышался, как это было много раз, сначала на аллее, по которой, чихая и задыхаясь, автомобиль поднимался от дамбы; усилившись, рычание мотора приблизилось к дому и затихло, достигнув крещендо, прямо под окнами столовой.

Сэр Джон первым пришел в себя.

— Подумать только, — сказал он. — Это, должно быть, Августа?.. Мне казалось, что ее машина. Надо полагать, ее. Молли, идите, откройте Августе.

— Да, господин, — отозвалась Молли.

Она поспешно выбежала из столовой, но очень быстро вернулась, стуча зубами и позеленев от ужаса.

— Ах, господин! Там никого нет!.. — и она громко лязгнула зубами.

— Что, что? — не понял ее сэр Джон. — Как это, никого нет?

— Там ничего нет, господин!.. Автомобиля нет!..

Сэр Джон, леди Гарриэтта и их дочери дружно повернулись к окнам. Они отчетливо слышали, как мотор негромко ворчал на одном месте, то постреливая, то почти замолкая. В столовую начал проникать запах отработанного бензина.

— Гм… — сказал сэр Джон. — Молли, вы просто не увидели машину из-за тумана.

Его слова прозвучали несколько неуверенно. Но он был сэром Джоном, главой семьи, и на его плечах лежал груз всех жизненных реалий. Он поступил так, как его обязывала ситуация: он встал, подошел к ближайшему окну и распахнул его.

В столовую тут же ворвались клочья тумана, быстро растаявшие в теплом воздухе. Рокот мотора и запах выхлопных газов заполнили помещение.

— Вот тебе и на. — пробормотал сэр Джон.

Пространство за окном было заполнено бледно-серой ватой. Он прочистил горло, наклонился и крикнул:

— Послушайте, Августа! Что вы там делаете?

Небольшой смерч подхватил полотнище тумана, и теперь можно было видеть очистившийся от ваты перрон, каменные ступени, освещенные двумя фонарями, и пустую аллею.

Двигатель прибавил обороты, стронулся с места и удалился в сопровождении топота лошадиных копыт, легких, радостных копыт, стучавших по каменным плитам. Именно такой топот почти тысячу лет назад услышал Фульк Рыжий из часовни замка после воскресной мессы, на которой его жена обрела свободу. Механический шум быстро затих, и только стук копыт, уже более мягкий, некоторое время доносился с лужайки или с неба, постепенно ослабевая, пока не умер где-то далеко-далеко за горизонтом.

Гризельда сидела, выпрямившись, и смотрела, не отрываясь, в ночь над миром, вдыхая полной грудью запахи моря, тумана и бензина.

— Послушайте, — сказала леди Гарриэтта, — на чем все же приехала Августа? На своей машине или на лошади?.. Что, она уже уехала?

В четверг утром ушла Элис. Ушла одна. Она не захотела, чтобы ее сопровождали. Вся семья собралась снаружи, у подножья лестницы, чтобы попрощаться с ней. Лица провожавших отображали разную степень печали и непонимания. Только Гризельда думала, что понимает сестру, хотя и не очень хорошо представляла, что творилось у нее в голове.

Коляска подъехала к ступенькам. Старый кучер Джеймс Мак Кул Кушин должен был посадить Элис в Баллишанноне на дилижанс, который доставит ее на железнодорожный вокзал в Слайго, где она сядет на поезд до Дублина. Самого кучера почти не было видно под большим коричневым плащом и позеленевшим от тысячи дождей цилиндром, привезенным леди Гарриэттой из Лондона.

Элис была в той же степени веселой, в какой ее семья была печальной. Вся в черном, с небольшим почти пустым саквояжем в руке, она излучала счастье. Она расцеловала Гризельду в обе щеки и легко, словно птичка, клюнула ее в губы. Она шепнула Гризельде на ухо: «Я буду молиться за тебя». Ловко вскочила в коляску и уехала, сопровождаемая печальными взглядами семьи. На развилке с дорожкой, ведущей к службам, столпились служанки, тоже в черном, молча смотревшие на проезжающую мимо них коляску. Неожиданно Эми громко запела аллилуйю.