Не успел Титовко выйти, как в кабинете премьер-министра раздался звонок правительственной связи.

— Здравствуйте, Николай Николаевич, — поздоровался Генеральный прокурор, — а я вам сегодня уже звонил.

— Мне доложили, но я был очень занят.

— Понятно. Не могли бы вы уделить мне полчаса?

— Когда?

— Немедленно!

— Что такая срочность? Пожар?

— Что-то в этом роде. Так как поступим?

— Приезжайте, — устало согласился премьер-министр. Как раз сейчас ему не хотелось принимать никого. Он хотел спокойно обдумать то, что предложил Титовко. От того, какое он примет решение, зависело его будущее. А такие судьбоносные решения наспех не принимаются.

Но Генеральный прокурор страны не был рядовым сотрудником, которого можно попросить и подождать. К тому же Александр Михайлович пока просто так к нему в гости не ездил. Он встретил гостя не столь радушно, как им обоим хотелось бы. Но Генеральный прокурор сделал вид, что ничего не заметил, а Николай Николаевич постарался смягчить первое неприятное впечатление.

— С чем пожаловали? — спросил премьер-министр. — Вы же с хорошими новостями не приезжаете.

— Как когда, — уклончиво ответил Александр Михайлович. — Прошу вас прослушать запись вот этого разговора.

И он включил диктофон.

Премьер-министр, конечно, сразу узнал голос Титовко, но не проронил ни звука, пока диктофон работал. И даже ничего не сказал, когда аппарат умолк.

Генеральный прокурор тоже ждал. Он понимал состояние своего визави: узнать, что твой непосредственный помощник замешан в преступном деле, не очень-то приятно.

Но он не знал того, что произошло в этом кабинете перед его приездом. Николай Николаевич действительно был поставлен в очень затруднительное положение. То, что ему сообщил Титовко, имело очень важное значение. С помощью этого документа можно было в одночасье решить весь ворох проблем: избавиться от сильного конкурента в президентском окружении, надолго оставить за собой кресло главы правительства, стать настоящим хозяином положения.

На другой чаше весов лежало обвинение против Титовко, предъявленное ему сейчас. Не заметить его было нельзя. Дать законный ход делу, значит, не только оголить тыл, но и подставить под удар себя. Кто знает, на какие шаги способен Титовко, когда поймет, что премьер-министр его больше не защищает?

Тут было о чем задуматься. Но вдруг в голове Николая Николаевича мелькнуло слабое утешение: он ведь еще толком не знал, в чем именно замешан Титовко! Надо было об этом спросить. Но так, чтобы не выдать свою заинтересованность в обратном эффекте: признании Титовко не причастным ни к каким делам, раскрываемым прокуратурой.

И он задал этот вопрос:

— А в чем, собственно, обвиняется Титовко? Я пока никакой его вины не вижу.

— Хорошо, что вы признали его голос. Титовко пока ни в чем не обвиняется — уголовное дело не возбуждено. Да и я ставлю вас в известность скорее по старой дружбе. Тем более что об этой конфиденциальной информации пока не знает никто. Кроме нас с вами.

Последняя фраза говорила о многом: если произойдет утечка информации, будет ясно, от кого. И премьер-министру пришлось это учитывать. Поэтому он воздержался от дальнейших уточнений, предпочитая не задавать вопросы, выгораживая Титовко, а слушать.

— А подозрения у прокуратуры следующие: Титовко в сговоре с группой других лиц участвует в преступном взломе компьютерной системы Центрального банка страны с целью хищения государственных средств.

Эта сухая, почти протокольная фраза прозвучала как выстрел в тиши роскошного кабинета. Премьер-министр понял, что его загнали в угол. Принять какое-либо однозначное решение он сейчас просто не мог.

Генеральному прокурору этого и не требовалось. Пока. Он выполнил то, что хотел: первым проинформировал Николая Николаевича. И теперь чувствовал себя порядочным человеком, исполнившим свой долг. А дальше он намеревался действовать в соответствии с законом: поставить в известность соответствующие службы и органы.

Слава Богу, Ускову недолго пришлось мучиться и терзаться вынужденным бездельем. Уже вечером того же дня он получил приказ начальства: продолжить постоянное наблюдение за объектом на даче Джевеликяна и обо всех телодвижениях компьютерщика и Титовко немедленно докладывать.

Впрочем, в этот день ничего интересного и не последовало. Кроме того, вынужденное безделье сказалось и на работоспособности следователя. Впервые познав, что такое лень и ничегонеделание, он даже стал привыкать к этому мирному состоянию. Вернувшись из следственного изолятора, Усков посидел в буфете прокуратуры, впервые за последнее время никуда не торопясь.

Здесь он узнал много интересного и нового. Оказывается, им задержали зарплату из-за того, что премьер-министр не ладит с Генеральным прокурором. Генеральный отказывается «замять» какое-то важное дело, а в отместку страдают сотрудники.

Сплетен и слухов было много. Словоохотливая буфетчица, хотя и работала в том месте, где положено хранить тайны, пользовалась всеобщими свободами, дарованными эпохой демократии, и ничего не боялась.

Андрею стало противно слушать эту белиберду. Он поплелся к своему начальнику, чтобы отпроситься пораньше с работы. Тем более что уже не помнил, когда проводил с семьей даже выходные дни. Виктор Васильевич отпустил его. А в случае звонка от Генерального прокурора они договорились созвониться.

И вот сейчас, когда он в домашних тапочках сидел за столом, куда Глаша на радостях метала пироги и блины, раздался этот звонок. Андрей выслушал приказ, но решил, что сегодня все равно ничего особого не произойдет, а прослушать запись разговоров на даче Джевеликяна, если таковые будут, он успеет и завтра с утра.

И решил на следующий день отправиться на работу как можно раньше.

Как только дверь за следователем со скрипом и скрежетом затворилась, Мягди впал в неистовство. Сначала он буквально забегал по камере, но замкнутого пространства для него оказалось слишком мало.

Конечно, он и без Ускова знал, что его предали. Что Титовко с Петраковым радостно потирают руки от того, что он наконец крепко засел в тюрьму. Но тот факт, что следователь знает о крупных суммах, которые те без него делят, Мягди насторожил.

Он мог бы немедленно связаться с Титовко по телефону и предупредить, благо следователь ничего в камере не изъял. И в другом случае он так бы и сделал.

Но сейчас месть застилала ему глаза и разум. Возможно, именно на это рассчитывал следователь, доверяя ему большую тайну. Ведь если прокуратура подозревает их в краже крупной суммы денег у государства, она должна принять меры, чтобы об этом не знал никто. А Усков, словно нарочно, намекнул на это именно ему, одному из участников операции.

И расчет следователя был абсолютно точен: Джевеликян не бросился предупреждать подельников. Да и что бы он мог им сообщить? Что Усков намекнул на какие-то крупные суммы? Так через них этих сумм прошло множество. И совершенно из различных источников.

Иное дело, что никакие меры предосторожности никогда не бывают лишними. Эту истину он усвоил давно. Но сейчас она была у него на самом последнем месте.

А на первом — терзающие его мысли о мести. Мести кровожадной, беспощадной, беспредельной. Он уже наметил кое-что из того, что осуществит, как только вырвется на волю. Первым и первой жертвой, естественно, будет Петраков. Тот, кто виноват перед ним, Джевеликяном, дважды. Мэр отнял у него не только деньги, но и женщину. И потому заслуживает особой кары.

Мысли о мести несколько утихомирили Мягди. Он даже прилег на кровать, чтобы помечтать о ней всласть.

Вот как, к примеру, он прикажет своим ребятам поиздеваться над мэром, возомнившим себя выше мафии.

Его главный телохранитель по кличке Мордоворот подталкивает пинками уже порядком измученного Петракова к простейшему сооружению на его подмосковной даче. Всего-то потребовалось несколько неотесанных бревен да горбыли, чтобы соорудить за фешенебельным коттеджем из тонированного стекла и красной черепицы обыкновенную дыбу. Вот сюда, к ней, и подгоняет Мордоворот порядком струсившего Петракова.