— Ну это не удивительно. У вас в Анадыре лыжи, наверное, единственный вид транспорта?

— Глупостей не болтай. Анадырь нормальный цивилизованный город.

— Ну-ну, — ухмыльнулся Влад.

— Не знаешь, так не говори. А еще я мастер спорта по плаванию.

— Моржиха, значит?

— Почему? — удивилась Рита.

— Ну у вас же там холодно? Море-то холодное?

— Издеваешься, да? От нашего поселка до моря… Ой-ей-ей! Я плавать еще в школе научилась. Черт знает куда в бассейн ездила…

— И что, прямо сразу мастера получила? — выразил сомнение Влад.

— Ну, не сразу. Я шесть лет занималась… И вообще, я легко всему учусь! Начинаю что-то делать, а как будто всю жизнь умела. Там, где другие трудятся, пыхтят от усердия, у меня р-раз — и все получилось! На велосипед села — и поехала, на коньки встала — и…

— Расхвасталась ты, Ритка, как заяц.

— Не веришь? Не веришь?! А как я на лошадь села? Сам же удивился. А еще Раису Максимовну мне не хотели давать! Да она подо мной как шелковая!

Золотое правило «Не надо искушать судьбу!» было Ритой опрометчиво забыто. Возможно, Расческа решила освежить память всадницы, или капризницу рассердило определение «шелковая», или просто замутили голову ароматы весны, или напугала неожиданно вспорхнувшая птица, только кобыла взбрыкнула и ударила в галоп.

Все произошло так быстро, что Влад не успел ничего сделать. Чертыхнувшись, он послал Денди вслед за Расческой.

Задурившая кобыла мчалась не разбирая дороги, прямо по полю, при этом она старательно взбрыкивала и иногда для разнообразия, останавливаясь, вставала на дыбы. Подпустив к себе Денди, она издавала игривое ржание и неслась дальше, быстро оставляя позади спокойного, даже несколько ленивого мерина, который вовсе не желал принимать участия в подобных играх.

Рита держалась стойко. Сжимая ногами бока лошади и вцепившись в поводья, она время от времени пыталась осадить Расческу, как учил ее Влад, но только теперь до нее по-настоящему дошел смысл слова «тугоуздая», кроме того, она боялась трензелем порвать губы бессовестно расхулиганившейся кобыле. Когда же своенравная Расческа делала свечку, Рита успевала обхватить ее за шею, словом, девушка проявляла потрясающую ловкость и хладнокровие.

Возможно, скачка по пересеченной местности и окончилась бы благополучно — как отметил, несколько успокоившись, Влад, Рита вполне могла усидеть в седле, а Расческе, в конце концов, надоело бы притворяться диким мустангом — хозяином прерий, — но…

Споткнувшись, кобыла рухнула, перекатилась по рыхлой земле и, поднявшись на ноги, как ни в чем не бывало встала рядом с неподвижно лежавшей Ритой. Лошадь трясла головой, словно бы выражая крайнее недоумение по поводу случившегося.

Влад соскочил с коня и, бросив поводья ему на спину, кинулся к Рите. Опустившись на колени, он убрал волосы, закрывавшие ее бледное лицо. Глаза девушки были закрыты, она не подавала признаков жизни.

— Рита, Риточка, любимая! Отзовись, посмотри на меня! Какой же я дурак! Какой я чертов, проклятый дурак! — Влад, слегка приподняв Риту, тряс ее, держа за плечи. — Рита! Родная моя!

Издав странный всхлип, он, подчинившись внезапному порыву, принялся целовать ее — в губы, в глаза, в лоб… Будто перед ним была спящая красавица, которую достаточно поцеловать, чтобы пробудить к жизни.

А Рита лежала, испытывая самое настоящее блаженство, и глаза открывать вовсе не спешила.

Только когда Влад вновь принялся трясти ее за плечи, вопя уже нечто совершенно нечленораздельное, она тихонько сказала:

— Не кричи, лошадей распугаешь! — и взглянула ему прямо в глаза.

Он страшно смутился и вскочил на ноги, затем помог подняться ей.

— Ну как ты? Жива? Цела?

— Угу.

— Идти сможешь?

Вместо ответа, Рита схватила Расческу за повод и, оглянувшись, попросила:

— Подсади.

Влад развел руками:

— Ты… Ты… У меня просто нет слов! — сказал он и в смущении отвел глаза.

Рита ехала назад к конюшням, и лицо ее горело от поцелуев Влада.

Она думала о том, что, если для того, чтобы он ее еще когда-нибудь поцеловал, надо непременно свалиться с лошади, то она… Она, пожалуй, согласится.

Стелла сидела у себя в комнате на пятом этаже общежития — пятиэтажки коридорного типа, — и клеила макет декорации к спектаклю. Пожалуй, она даже радовалась, что осталась в этот вечер одна, — ее соседка по комнате Оля Горячева заявила, что идет на свидание, и убежала. Какое свидание? Ольга — страшнее атомной войны. Умом тоже не блещет, еле тянет на троечки. И кому только понадобилась? Вот защитит диплом, вернется в свое село в Зауралье, может, какой-нибудь гармонист-тракторист и клюнет. Будут вечерами на пару под баян петь: «О дайте, дайте мне свободу!»

Стелла усмехнулась, удивляясь, что подобные мысли приходят ей в голову. Все-таки последние месяцы сказались на ее характере: прежде она никогда не позволяла себе даже мысленно критиковать знакомых девушек — считала, что не ее это дело, а теперь… Или Горячева просто надоела ей своей безуспешно скрываемой завистью, которая постепенно, но неуклонно перерастала в настоящую ненависть? Тяжело жить в одной комнате с человеком, который тебя ненавидит. А еще тяжелее осознавать, что ненависть эта ни на чем не основана, кроме идиотской зависти, а потому неистребима.

Черной бумаги у Стеллы не было, и она принялась чернилами раскрашивать крохотный задник сцены. Окна в здании напротив гасли одно за другим, даже бравурные звуки гопака и дружного топота ног, доносившиеся снизу, из репетиционного зала, стихли — устали ребята: и музыканты, и танцоры…

А может, зря она черным?.. Нет, так и надо. Замысел режиссера в том и заключается, чтобы подчеркнуть мрачный характер этой сцены. Замысел режиссера. Ее, Стеллы Богдановой, замысел… Потянет ли клуб столько декораций И костюмов? Найдутся ли энтузиасты? Должны найтись. Сосновка большой поселок… Мысли Стеллы вдруг потекли по совершенно иному руслу: Сосновка… Наш «Метрополь»…

После разговора с Кириллом Гуняевым она так и не уснула. К восьми утра — Стелла всю ночь просидела в красном уголке — курсовая работа была закончена, и в девять девушка уже отыскала преподавателя Ветрову.

Еще спустя некоторое время Галина Борисовна нашла Стеллу в читальном зале, где та готовилась к экзамену по истории.

— Стеллочка, все прекрасно! Безусловно зачет. Правда, слишком пылко, но… Знаешь, а у меня возникла идея… — громко заявила взволнованная Ветрова, вдребезги разбив тишину полупустой читалки.

Идея, которой ретивая преподавательница так и не поделилась со студенткой, оказалась далеко не самой разумной.

Когда через несколько дней Горячева, прибежавшая в комнату с выпученными глазами, шлепнула на стол перед Стеллой газету, в которой была напечатана ее несколько сокращенная и переработанная курсовая, девушка пришла в ужас.

Возмущенная Стелла помчалась к Ветровой, но наткнулась на такую стену непонимания, что поняла — объяснять что-либо бесполезно. Ни судьба Гуняева, ни вред, который могла принести столь поспешная публикация следствию, Галину Борисовну не волновали.

Стелла твердила, что статью обязательно следовало показать Козыревой, но Галина Борисовна только отмахивалась, говоря, что Марина Игоревна могла воспротивиться ее опубликованию, начала бы проверять и перепроверять факты. А ведь Гуняев с ней разговаривать не будет, вот и пойдет волынка. Если же поставить милицию перед фактом, тем непременно придется реагировать, так что в итоге сама Козырева, которой начальство ставит палки в колеса, останется довольна.

Впрочем, махать после драки кулаками было бессмысленно…

Стелла все-таки позвонила Марине Игоревне сначала на работу, где ей ответили, что Козырева заболела, а потом и домой. Там грустный старческий голос сообщил, что у Мариши температура, но если надо… Стелла не стала настаивать.

Статья произвела эффект разорвавшейся бомбы. На следующий день Стелла, как говорится, проснулась знаменитой. А уж когда в котловане действительно был обнаружен труп Виктора Семушкина — Червонца, как называл его Кирилл, за дело взялась прокуратура и в городе разразился грандиозный скандал.