Что касается до этой агрономической эксплуатации городом деревни, то Каутский разделяет и в этом отношении одно из основных положений теории Маркса и Энгельса, именно, что противоположность между городом и деревней разрушает необходимое соответствие и взаимозависимость между сельским хозяйством и промышленностью, и потому с превращением капитализма в высшую форму эта противоположность должна исчезнуть[96]. Г-н Булгаков находит, что мнение Каутского об агрономической эксплуатации деревни городом «странно», что «во всяком случае Каутский вступил здесь на почву совершенной фантазии» (sic!!!). Нас удивляет то обстоятельство, что г. Булгаков игнорирует при этом тождество критикуемых им мнений Каутского с одной из основных идей Маркса и Энгельса. Читатель вправе подумать, что «совершенной фантазией» г. Булгаков считает идею об уничтожении противоположности между городом и деревней. Если таково действительно мнение критика, тогда мы решительно несогласны с ним и становимся на сторону «фантазии» (т. е. на деле-то не фантазии, а более глубокой критики капитализма). Тот взгляд, что идея об уничтожении противоположности между городом и деревней есть фантазия, – очень не нов. Это – обычный взгляд буржуазных экономистов. Перенимали этот взгляд и некоторые писатели с более глубокими воззрениями. Напр., Дюринг находил, что антагонизм между городом и деревней «неизбежен по самой природе дела».

Далее, г. Булгаков «поражен» (!) тем, что Каутский указывает на учащающиеся эпидемии растений и животных, как на одну из трудностей торгового земледелия и капитализма. «При чем же здесь капитализм..? – вопрошает г. Булгаков. – Разве необходимость усовершенствовать породы скота могла бы отменить какая-нибудь высшая социальная организация?» Мы в свою очередь поражены тем, как это мог г. Булгаков не понять совершенно ясной мысли Каутского. Старые породы растений и животных, созданные естественным подбором, заменяются «облагороженными» породами, которые созданы искусственным подбором. Растения и животные становятся более нежными, более требовательными; эпидемии при современных путях сообщения распространяются с поразительной быстротой, а между тем хозяйничанье остается индивидуальным, раздробленным, нередко мелким (крестьянское) и лишенным знания и средств. Для развития техники земледелия городской капитализм старается дать все средства современной науки, но социальное положение производителей он оставляет по-прежнему жалким; городской культуры он не переносит систематически и планомерно в деревню. Необходимости усовершенствовать породы скота не отменит никакая высшая социальная организация (подобного абсурда Каутский, разумеется, и не думал говорить), но современная капиталистическая социальная организация тем более страдает от отсутствия общественного контроля и от приниженного состояния крестьян и рабочих, чем более развивается техника, чем нежнее становятся породы скота и растении[97].

Последнее «затруднение» торгового земледелия усматривает Каутский в «обезлюдении деревни», в поглощении городами лучших рабочих сил, наиболее энергичных и наиболее интеллигентных. Г-н Булгаков находит, что в общей форме это положение «во всяком случае неверно», что «теперешнее развитие городского населения на счет сельского выражает вовсе не закон развития капиталистического земледелия», а перенесение земледельческого населения промышленных, экспортных стран за океан, в колонии. Я думаю, что г. Булгаков ошибается. Рост городского (общее: индустриального) населения на счет сельского есть не только теперешнее, а всеобщее явление, выражающее именно закон капитализма. Теоретическое обоснование этого закона состоит, как я указывал в другом месте[98], во-первых, в том, что рост общественного разделения труда отрывает от первобытного земледелия все больше и больше отраслей промышленности[99], во-вторых, в том, что переменный капитал, требуемый для обработки данного участка земли, в общем и целом уменьшается (ср. «Das Kapital», III, 2, S. 177. Русский перевод, с. 526.{34} Цитировано у меня в «Разв. капит.», стр. 4 и 444[100]). Выше мы уже заметили, что в отдельных случаях и отдельные периоды наблюдается увеличение переменного капитала, требуемого для обработки данного участка земли, но это не колеблет правильности общего закона. Что относительное уменьшение земледельческого населения превращается в абсолютное уменьшение не во всех частных случаях, что размер этого абсолютного уменьшения зависит и от роста капиталистических колоний, этого, конечно, не подумал бы отрицать Каутский. В соответствующих местах своей книги Каутский с полной ясностью указал на этот рост капиталистических колоний, наводняющих Европу дешевым хлебом. («То самое бегство сельского населения (Landflucht), которое ведет к обезлюдению европейских деревень, приводит постоянно не только в города, но и в колонии новые толпы сильных сельских жителей…» S. 242.) Отнятие промышленностью у земледелия самых сильных, энергичных и интеллигентных рабочих есть всеобщее явление не только промышленных, но и земледельческих стран, не только Западной Европы, но и Америки, и России. Противоречие между культурой городов и варварством деревни, порожденное капитализмом, неизбежно ведет к этому. Г-н Булгаков находит «очевидным» то «соображение», «что уменьшение земледельческого населения при общем росте населения немыслимо без сильного хлебного импорта». По моему мнению, это соображение не только не очевидно, а прямо неверно. Вполне мыслимо уменьшение земледельческого населения при общем росте населения (растут города) и без ввоза хлеба (увеличивается производительность земледельческого труда, дающая возможность меньшему числу рабочих производить прежнее или даже большее количество продукта). Мыслимо также и общее увеличение населения при уменьшении земледельческого населения и при уменьшении (или непропорциональном увеличении) количества земледельческих продуктов, – «мыслимо» вследствие ухудшения народного питания капитализмом.

Г-н Булгаков утверждает, что факт роста средних крестьянских хозяйств в Германии с 1882 по 1895 г., – факт, устанавливаемый Каутским и приводимый им в связь с тем, что эти хозяйства наименее страдают от недостатка рабочих, – «способен поколебать всю конструкцию» Каутского. Посмотрим поближе на утверждения Каутского.

По данным сельскохозяйственной статистики всего более возросла с 1882 по 1895 г. площадь хозяйств в 5–20 гектаров. В 1882 г. эта площадь занимала 28,8 % всей площади, в 1895 г. – 29,9 %. Это увеличение среднекрестьянских хозяйств сопровождалось уменьшением площади крупнокрестьянских хозяйств (20–100 гект.; 1882: 31,1 %, 1895: 30,3 %). «Эти цифры, – говорит Каутский, – радуют сердца всех добрых граждан, видящих в крестьянстве самую прочную опору существующего строя. Итак, оно не движется, это сельское хозяйство, – восклицают они восторженно, – к нему не применима Марксова догма». Рост средне-крестьянских хозяйств истолковывается, как начало нового процветания крестьянства.

«Но корни этого процветания лежат в болоте», – отвечает Каутский этим добрым гражданам. «Процветание проистекает не из благосостояния крестьянства, а из угнетения всего сельского хозяйства» (230). Каутский сейчас только перед этим сказал, что, «несмотря на весь технический прогресс, местами (курсив Каутского) наступил, – в этом нельзя сомневаться, – упадок сельского хозяйства» (228). Этот упадок ведет, например, к возрождению феодализма, – к попыткам привязать рабочих к земле и возложить на них известные повинности. Что же удивительного, если на почве этого «угнетения» оживают отсталые формы хозяйства? Если крестьянство, отличающееся вообще от работников крупного производства более низким уровнем потребностей, большим умением голодать и надрываться над работой, дольше держится при кризисе?[101] «Аграрный кризис простирается на все производящие товары классы сельского хозяйства; он не останавливается перед средними крестьянами» (S. 231).