Возвратимся к Сисмонди. Наряду с идеализацией мелкой буржуазии, наряду с романтическим непониманием того, как «крестьянство» превращается при данном общественном строе хозяйства в мелкую буржуазию, у него стоит чрезвычайно характерное воззрение на уменьшение земледельческого населения на счет индустриального. Известно, что это явление – одно из наиболее рельефных проявлений капиталистического развития страны – наблюдается во всех цивилизованных странах, а также и в России [119].

Сисмонди, как выдающийся экономист своего времени, не мог, разумеется, не видеть этого факта. Он открыто констатирует его, но совершенно не понимает необходимой связи его с развитием капитализма (даже общее: с разделением общественного труда, с вызываемым этим явлением ростом товарного хозяйства). Он просто осуждает это явление, как какой-нибудь недостаток «системы».

Указав на громадный прогресс английского земледелия, Сисмонди говорит:

«Но, восхищаясь этими столь заботливо возделанными полями, надо посмотреть и на население, которое их обрабатывает; оно наполовину меньше того, какое было бы во Франции на такой же территории. В глазах некоторых экономистов это – выигрыш; по-моему – это потеря» (I, 239).

Понятно, почему идеологи буржуазии считали это явление выигрышем (сейчас мы увидим, что таков же взгляд и научной критики капитализма): они формулировали этим рост буржуазного богатства, торговли и промышленности. Сисмонди, торопясь осудить это явление, забывает подумать о его причинах.

«Во Франции и в Италии, – говорит он, – где, как рассчитывают, четыре пятых населения принадлежат к земледельческому классу, четыре пятых нации будут кормиться национальным хлебом, какова бы ни была цена иностранного хлеба» (I, 264). Fuit Troja! можно сказать по этому поводу. Теперь уже нет таких стран (хотя бы и наиболее земледельческих), которые не находились бы в полной зависимости от цен на хлеб, т. е. от мирового капиталистического производства хлеба.

«Если нация не может увеличить своего торгового населения иначе, как требуя от каждого большего количества труда за ту же плату, то она должна бояться возрастания своего индустриального населения» (I, 322). Как видит читатель, это просто благожелательные советы, лишенные всякого смысла и значения, ибо понятие «нации» построено здесь на искусственном абстрагировании противоречий между теми классами, которые эту «нацию» образуют. Сисмонди, как и всегда, просто отговаривается от этих противоречий невинными пожеланиями о том… чтобы противоречий не было.

«В Англии земледелие занимает лишь 770 199 семей, торговля и промышленность – 959 632, остальные состояния общества – 413 316. Столь большая доля населения, существующего торговым богатством, на все число 2 143 147 семей или 10 150615 человек, поистине ужасна (effrayante). К счастью, Франция еще далека от того, чтобы такое громадное число рабочих зависело от удачи на отдаленном рынке» (I, 434). Здесь Сисмонди как будто забывает даже, что это «счастье» зависит лишь от отсталости капиталистического развития Франции.

Рисуя те изменения в современном строе, которые «желательны» с его точки зрения (о них будет речь ниже), Сисмонди указывает, что «результатом (преобразований в романтическом вкусе) было бы, без сомнения, то, что не одна страна, живущая лишь индустрией, должна бы была закрыть одна за другой много мастерских и что население городов, которое увеличилось свыше меры, быстро уменьшилось бы, тогда как население деревень начало бы возрастать» (II, 367).

На этом примере беспомощность сентиментальной критики капитализма и бессильная досада мелкого буржуа сказываются особенно рельефно! Сисмонди просто жалуется [120] на то, что дела идут так, а не иначе. Его грусть по поводу разрушения эдема патриархальной тупости и забитости сельского населения так велика, что наш экономист не разбирает даже причин явления. Он просматривает поэтому, что увеличение индустриального населения находится в необходимой и неразрывной связи с товарным хозяйством и капитализмом. Товарное хозяйство развивается по мере развития общественного разделения труда. А это разделение труда в том и состоит, что одна за другой отрасль промышленности, один за другим вид обработки сырого продукта отрываются от земледелия и становятся самостоятельными, образуя, след., индустриальное население. Поэтому рассуждать о товарном хозяйстве и капитализме – и не принимать во внимание закона относительного возрастания индустриального населения, – значит не иметь никакого представления об основных свойствах данного строя общественного хозяйства.

«По самой природе капиталистического способа производства он уменьшает постоянно земледельческое население сравнительно с неземледельческим, так как в индустрии (в узком значении слова) рост постоянного капитала по отношению к переменному связан с абсолютным возрастанием переменного капитала, несмотря на его относительное уменьшение [121]. Между тем, в земледелии абсолютно уменьшается переменный капитал, потребный для эксплуатации определенного количества земли; следовательно, этот капитал может возрастать лишь при том условии, что подвергается обработке новая земля [122], а это в свою очередь предполагает еще большее возрастание неземледельческого населения» (III, 2, 177) {62}.

Точка зрения новейшей теории и в этом пункте диаметрально противоположна романтизму с его сентиментальными жалобами. Понимание необходимости явления вызывает, естественно, совершенно иное отношение к нему, уменье оценить его различные стороны. Занимающее нас явление и есть одно из наиболее глубоких и наиболее общих противоречий капиталистического строя. Отделение города от деревни, противоположность между ними и эксплуатация деревни городом – эти повсеместные спутники развивающегося капитализма – составляют необходимый продукт преобладания «торгового богатства» (употребляя выражение Сисмонди) над «богатством земельным» (сельскохозяйственным). Поэтому преобладание города над деревней (и в экономическом, и в политическом, и в интеллектуальном, и во всех других отношениях) составляет общее и неизбежное явление всех стран с товарным производством и капитализмом, в том числе и России: оплакивать это явление могут только сентиментальные романтики. Научная теория указывает, напротив, ту прогрессивную сторону, которую вносит в это противоречие крупный промышленный капитал. «Вместе с постоянно растущим перевесом городского населения, которое скопляет капиталистическое производство в крупных центрах, оно накопляет историческую силу движения общества вперед» {63} (die geschichtliche Bewegungskraft der Gesellschaft) [123]. Если преобладание города необходимо, то только привлечение населения в города может парализовать (и действительно, как доказывает история, парализует) односторонний характер этого преобладания. Если город выделяет себя необходимо в привилегированное положение, оставляя деревню подчиненной, неразвитой, беспомощной и забитой, то только приток деревенского населения в города, только это смешение и слияние земледельческого и неземледельческого населения может поднять сельское население из его беспомощности. Поэтому в ответ на реакционные жалобы и сетования романтиков новейшая теория указывает на то, как именно это сближение условий жизни земледельческого и неземледельческого населения создает условия для устранения противоположности между городом и деревней.