Он схватил лист, глянул на часы и начал делать самолетик.

Сделал.

— Пятнадцать секунд! В минуту, значит, четыре штуки, а наловчишься — пять. В час, значит, — оживленно считал Крахоборов, — триста, за восьмичасовой рабочий день — две тысячи четыреста. Пустяки получаются — чуть больше четырех дней.

— Я не понял, — сказал Юрий, не понимая.

— Чего тут понимать? Сделаешь десять тысяч голубков, то есть, самолетиков, — получишь десять тысяч долларов. По доллару за штуку — плохо ли? Я бы сам согласился.

— Ты это серьезно?

Крахоборов встал перед Юрием — мгновенно изменившийся — строгий, суровый, с прямым взглядом.

Юрий смутился.

— Когда я буду шутить, я предупрежу тебя особо. Понял? Я спрашиваю, ты понял?

— Понял, — сказал Юрий, пребывая в полном и совершенном недоумении.

Да, Крахоборов не шутил. Утром следующего дня он привез двадцать пачек бумаги по пятьсот листов.

— Действуй!

Юрий начал действовать — и вошел в азарт.

Ему хотелось уложиться в четыре дня, поэтому он просиживал за работой не по восемь, а по десять и более часов — больше не мог, затекала спина, руки переставали слушаться, пальцы сводило судорогой.

Бумажные самолетики грудились все выше и выше, заполонили всю комнату, Юрий сгребал их к углам, — до самого уже потолка высились они.

И к вечеру четвертого дня он закончил.

Со стоном поднялся, разогнул спину, побрел сквозь бумажные холмы в ванную, долго лежал в горячей воде, отдыхая, отмякая.

Крахоборов на эти дни уехал в другой город по делам.

— Полный результат всегда приятней видеть, чем все этапы, — сказал он перед уездом.

Он появился.

Веселый, даже восторженный. Увидел содеянное, поцеловал Юрия, кричал о величии человеческого духа, кричал о празднике труда и достиженья цели, потом выбежал на балкон с самолетиками, стал запускать их сперва по одному, а потом охапками. Покрикивал на Юрия: скорей, скорей! — тот подносил новые груды, а он брал их и швырял с балкона; день был ветреный, самолетики разносило, кружило — словно крупный небывалый снег сыпался на землю. Крахоборов не успокоился, пока последнего голубя не запустил.

— Какая красота, — говорил он. — Какая красота!

Конечно, лица, отвечающие за благоустройство двора, да и просто жильцы дома, с этим не были согласны. Скоро в дверь позвонили, Крахоборов пошел разбираться и довольно скоро разобрался и все уладил: через несколько минут можно было видеть, как несколько пенсионеров и детей ходят по окрестностям, собирая голубей и относя их в мусорные баки.

— А теперь приготовься, — сказал Крахоборов, усадив перед собой Юрия и сев сам. — Приготовься — и мужайся. Ты, надеюсь, еще не пообещал завтра же принести деньги — кому ты их обещал?

— Нет, — сказал Юрий. — Он, действительно, собирался было позвонить Ирине и порадовать ее, но решил все-таки сначала получить деньги в руки. Мало ли что.

— Это — дальновидно, — одобрил Крахоборов. — Денег я тебе не дам.

— То есть как? Ты же обещал!

— Я тебя обманул. Такова жизнь. Брат обманывает брата.

— Погоди…

— Это ты погоди. Я наблюдаю за тобой — и что я вижу? Я создал тебе условия для возрождения, для новой жизни. Но ты возрождаться не собираешься, новой жизнью жить не хочешь. Ты вообще не хочешь жить! Ты, как и раньше, нищенствуешь. Нищенствуешь духом! Я поясню. Жизнь — широка и многогранна. Ее прелесть — кто понимает — не в одних лишь удовольствиях, не в одних лишь победах, брат мой. Нет! Испытывал ли ты, например, такое: ты стремишься к цели, ты кипишь, пылаешь, работаешь двадцать часов в сутки, ты задействовал десятки и сотни людей, ты связал множество узелков, ты попутно возлюбил одних, возненавидел других, а третьих убрал с пути своего внимания, и вот блаженный миг близок — и тут тебя предают, предают подло, неожиданно — и все рушится, и слабый впадает в отчаяние, а сильный начинает все сначала. Но вопрос! — начать ли с проклятьями, со скрежетом зубовным — или с благодарностью? Я начинаю — с благодарностью, брат мой, уверяю тебя, я чуть ли не спасибо говорю предателю, я благодарю Бога, что он послал мне это испытание, потому что чем труднее путь, тем интересней жизнь, — понимаешь меня? Благословите врагов ваших! — недаром сказано, ибо, во-первых, предательство и зло падет на того, кто совершает предательство и зло, а, во-вторых, враги — закаляют, воспитывают в тебе мужество, мудрость, осторожность. Ты — хочешь научиться мужеству, мудрости и осторожности?

Юрий сидел обалдевший, смыл слов Крахоборова не доходил до него. В нем поднималось нечто неведомое доселе — или крепко забытое — в нем поднимался гнев.

— Постой, — сказал он. — Значит, я эти самолетики… Десять тысяч… Значит, ты издевался надо мной? Зачем?

— Я над тобой не издевался. Но, согласись, это слишком мало, эта работа не стоит десяти тысяч долларов. Я проверял твою способность к труду вообще. Твою способность достигать цели.

— Понятно. Что еще делать? Но учти — если и после этого… Тогда — прощай. Навсегда. Ясно?

— Ясно, — откликнулся Крахоборов.

— И учти еще — убивать никого не буду. Ни за какие деньги.

Юрий не раз уже видел, как может меняться подвижное лицо Крахоборова, но то, что на этот раз произошло, его даже напугало. Рот Крахоборова перекосился и задергался, зрачки глаз превратились в точки, а вокруг — бешеное белое, он схватил Юрия мускулистой рукой за грудь, за рубашку, приподнял, пододвинул к себе (Юрию показалось — поднес), заговорил, не разжимая зубов:

— С чего ты взял, сволочь, что я могу иметь касательство к таким делам? Кто тебе, мокрица, позволил так думать обо мне? Кто тебе говорил что-то подобное, а?

— Никто… Я…

— Никто? Значит, я сам, сам по себе могу внушить такие мысли, да? Да? Да, братец? Скажи! Что во мне такого, если ты решил?… А?

— Да сдуру я! — закричал Юрий. — Ляпнул просто так! Газет начитался, сейчас в газетах только про это.

— Про что? — удивился Крахоборов и отпустил Юрия.

— Ну… Про убийства, про секс и про политику. Только про это и пишут.

Крахоборов рассмеялся.

— Довольно точно, — одобрил он. — Убийства, секс и политика. Ну, добавим еще скандалы и спорт. Больше публике ничего не надобно.

— Я давно не нищий, — думал и говорил о своем Юрий. — Я хочу заработать и могу. Ты только помоги мне. Дай взаймы — и помоги найти работу. Буду сутками вкалывать.

— Подумаем. Ты только скажи — женщина?

— Да. Но не то, что ты предполагаешь.

— А я ничего не предполагаю.

— Я ее хочу выручить. И ничего с этого не буду иметь.

— Что?!

Крахоборов, не сводя глаз с Юрия, взял телефон, набрал номер. Не здороваясь, сказал:

— Ты бы хоть методы сменила, мать моя… Ну-ну… Приличная женщина — и так матерится. Приличная — это я тебе польстил. Я — добрый.

Положил трубку.

— Феноменальная баба.

— Кто?

— Ирина. Ты ведь ей пообещал десять тысяч достать. Понимаешь, у нее совершенно несусветные способы добывания денег. А деньги ей нужны, как правило, сумасшедшие — у нее вечно то развод, то размен квартиры или покупка новой, то зарубежная поездка, от которой жизнь зависит… Что она делает? Она приходит к богатому человеку и говорит: дай взаймы, но расплачиваться собой, как другие — не буду. Дай просто так. И, что удивительно, многие — давали. Потому что все-таки надеялись. Тут — психология! Скажи она: продаюсь за столько-то — не получила б ни шиша. Или — по таксе, сколько в таких случаях дают. А когда так — мужчина воспаляется, он раздразнен, он не верит! Он влюбляется в нее сразу же: в красивую, гордую, недоступную. Недоступность ведь манит. И он дает деньги, надеясь, что она, получив, будет, так сказать, свободна: ведь обещаний не давала, она будет свободна — и полюбит щедрого человека, и отдастся ему беззаветно за его безграничную доброту. Ан хрен! — не будет этого. Поскольку Ирина полюбить никого не может.