Зачем я запутываю и запугиваю себя? Все у меня порядке с головой. Дважды два — четыре, квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, Земля — круглая, я — вполне нормален. Неверно.

55… 56… 57… 58…

Несущественные утверждения, мелочи, слишком много мелочей.

61. ВАМ ПОНРАВИЛАСЬ БЫ РАБОТА ИНЖЕНЕРА-СТРОИТЕЛЯ.

64. ВЫ РАЗОЧАРОВАЛИСЬ В ЛЮБВИ.

75. У ВАС ХОРОШИЙ АППЕТИТ.

… Я редко засиживаюсь по ночам, я — человек упорядоченного быта. С удивлением увидел я, что уже светает. Распахнул окно, вдохнул утренний воздух — хотелось бы сказать, что свежий, но, увы, именно по утрам я, вообще чуткий к запахам, отчетливо ощущаю, как на город опустился отстоявшийся за ночь дым заводов и бензиновый перегар.

Зато тишина — чистая и полная.

А вот первые птицы запели, загомонили, зачирикали, защелкали — в пять минут ожила их многоголосица, но и это — тишина. Поезд прошел — и, казалось бы, должен громыхать громче, чем днем, но нет, в тишине перестук колес тоже словно тише, мягче. Первый трамвай тяжело завизжал вдалеке на повороте, первый троллейбус просвистел где-то особенным одиноким звуком, — и это тишина.

Но вот из-за стены послышался кашель и глухой голос больного старика соседа — и тишина кончилась. Потому что я уже — не один. А тишина, это когда человек один — какие бы звуки материального мира ни возникали окрест. Тишины для всех — нет.

Еще в воскресенье, отправляясь на свидание с Тамарой, я позвонил из автомата тем двум женщинам, что дали свои телефоны. Одна (каким-то совсем юным голосом) предложила встретиться ровно через неделю, но я попросил раньше — думая о вполне вероятном переезде к Ларисе. Она тут же перенесла срок встречи сразу на понедельник, что меня весьма удивило. Вторая сказала, что в выходные она занята, а в рабочие дни работает, а вечерами не имеет возможности, поэтому готова встретиться в любой день во время обеденного перерыва. Я наугад назвал вторник.

Та, у которой был юный голос, по имени Татьяна, «36 лет, симпатичная, хозяйственная, добрая, заботливая», как было сказано в объявлении, жила в большом девятиэтажном доме, в самом центре — на короткой и почти непроезжей, тихой улице Богдана Хмельницкого. Выспавшись днем и поработав над кроссвордами, ровно в семь часов вечера я стоял перед дверью неведомой Татьяны и нажимал на кнопку звонка. Открыла девушка лет шестнадцати. Услышав ее голос, я понял, что именно она говорила со мной по телефону.

— Антон Петрович? — спросила она приветливо, но деловито.

— Да.

— Проходите.

Я прошел. Попадая в иные квартиры, тут же почему-то хочется посмотреться в зеркало: хорошо ли ты причесан и побрит, не торчат ли лохмотья волос на голове или пучки щетины на подбородке, хочется проверить чистоту рубашки, ну, и вообще, так сказать, внешний вид. Все, что могло блестеть в этой двухкомнатной квартирке, блестело, что могло сверкать, сверкало, ни соринки, ни пылинки не смог бы уловить самый придирчивый глаз, каждая вещь точно стояла на своем месте: ваза с цветами в центре стола на салфетке, книги — в книжном шкафу, а отнюдь не на диване, не на стульях и уж, конечно же, не на подоконнике, как это случается у меня. Телевизор — на столике-подставке в абсолютно равном удалении своими боками от краев столика, перед телевизором лежит вырезанная из газеты программа передач, и этот газетный прямоугольник тоже равноудален от краев — при этом строго параллельно по отношению к плоскости экрана.

— Садитесь, — пригласила меня девушка.

Я сел на краешек стула и положил руки на колени.

— Мне понравилось ваше письмо, — сказала она. — Нет хвастовства, нет жалоб на одиночество. Удивительно, как мужчины любят хвастаться и жаловаться. Простое честное письмо. Простое честное лицо на фотографии. Вы действительно такой — или ловко маскируетесь?

— Не мне судить, — сказал я. — Однако, прежде, чем продолжать разговор, позвольте задать вам один вопрос…

— В объявлении все верно. 36 лет, симпатичная и так далее. Это моя мама. Она очень трепетная у меня, зачем ей лишние волнения? Поэтому первое собеседование, ознакомительное, веду я. Уже около десяти кандидатов отсеялось после такого разговора, мама их и в глаза не видела. Еще десять отсеялось после разговора с мамой. Но пусть даже двадцать, тридцать, я найду то, что ей нужно.

— А что ей нужно? — спросил я, не воспринимая почему-то ситуацию всерьез и поневоле любуясь решительностью и взрослостью этой девочки, которая очень странной казалась при ее еще детских глазах, неустоявшемся подростковом голосе (но вот губы и очертания скул были уже совсем взрослыми, были — навсегда; глаза изменятся, а это — нет).

— Ей нужен спокойный человек, — сказала она. — Без вредных привычек. Домосед. Скромный. Истосковавшийся по женской ласке и заботе. В общем, то, что в школьной литературе называют почему-то «маленьким человеком». Но я поняла уже давно, что только с такими людьми возможно счастье. Первый муж мамы, мой отец, был актер с жестоким самолюбием. Ему не давали главных ролей — и он ушел из театра. Устроился на телевидении диктором и организовал какой-то подвальный театр под названием «Альтернатива». Это было давно. Набрал талантливых молодых ребят, стал что-то репетировать. Он был, может быть, очень умный человек, но любил поговорить. Почти год они репетировали за столом, то есть он весь этот год излагал свое понимание пьесы и ролей. Актерам это надоело и они помаленьку съели его, руководителем театра стал их товарищ из тех, кто понаглее. Кстати, театр жив до сих пор, он на хозрасчете и они кормятся каким-то шоу фокусов и чудес. Выступают по школам и рабочим коллективам, по селам ездят. Ладно. Это лирическое отступление.

— А где он сейчас, ваш отец?

— В психушке. Допился до белой горячки и что-то с тех пор сдвинулось. Причем буйный. Если не уследить, разбивает телевизоры, потому что сам работает за телевизор. С утра до вечера передает новости и комментирует футбольные матчи. Он очень любил комментировать футбольные матчи. А вы — не честолюбивый человек? Вы написали, что поступаете на работу в милицию. Зачем?

— Это еще вопрос не решенный.

— Хорошо бы решить его в отрицательном смысле. Ваши занятия кроссвордами нам с мамой очень понравились. Замечательное хобби.

— Честно говоря, для меня это источник существования.

— И что, хорошо платят?

— Достаточно.

— Слушайте, ведь это идеальный вариант: человек сидит дома занимается тихой умственной работой — и даже деньги за это получает! А мама тоже надомница, пишущей машинкой кормится, она лучшая машинистка в Саратове, между прочим. Правда, сейчас все перешли на компьютеры.

— Это не проблема. У меня есть компьютер.

— Правда? Таня, Таня! — закричала девушка. — У него компьютер есть! Да иди сюда, мы уже побеседовали, он в принципе годится!

Вошла женщина — действительно симпатичная, худощавая, с большими карими глазами, в легком платье, перехваченном по тонкой талии широким поясом. И смуглость кожи, и разрез глаз — что-то в этом даже иноземное было, испанское, что ли, такой в моем представлении должна была быть Кармен, и удивительно, что вместо затаенной страсти и хищной гибкости в ней была российская северная плавность, бесшумность движений, и даже глаза она опускала, смущаясь.

— Вы не удивляйтесь, что я ее Таней зову, — сказала девушка.

— Это у нас с детства повелось. Она мне в шутку: твоя Таня пришла, иди к Тане на ручки, шутка да шутка, шутка да шутка — и я так накрепко привыкла, что по-другому уже не могу. Скажу: мама, и чувствую, меня как-то переворачивает всю.

— Привычка — вторая натура, — сделал я оригинальное замечание, вполне подходящее тому маленькому человеку, роль которого мне с ходу всучила дочь Тани. А как ее-то зовут?

— А меня зовут Нинка, — сказала девушка, будто услышав мой мысленный вопрос. — Так мама меня зовет — Нинка. С шутливой грубостью, чтобы скрыть свои нежные материнские чувства. Она меня очень любит. Даже слишком, — укорила Нина Таню, а та еще ниже опустила голову.