Швейцар наспех вытерся носовым платком, но ничего не смог поделать с выражением печали, которая его переполняла. Хотя непонятно, с чего вдруг на него накатило, он испугался, как бы эта печаль его не оставила, ибо знал, что тогда на смену ей придет отчаяние. Тут он почувствовал, как по его руке медленно водят чем-то влажным, будто языком. Хуан перевел взгляд вниз и с изумлением увидел, что его тихонько лижет Клеопатра, собака редкой и необычной породы, а Стефен Уаррем ошеломленно созерцает эту сцену.

— Наверно, лижет меня из-за яйца, которое в меня кинули, — смущенно попытался оправдаться швейцар. — Я не виноват, сеньор, дети управляющего все время меня донимают.

— Нет-нет, причина не в этом, — произнес озадаченный и растерянный сеньор Уаррем, терпеливо ожидая, когда Клеопатра закончит.

Застыдившись, швейцар хотел отнять руку от языка Клеопатры, но мистер Уаррем его остановил.

— Не двигайтесь! — приказал он. — Она знает, что делает.

— Вы думаете? — отважился спросить Хуан.

— Разве вам не объяснили, что Клеопатра — собака, — тут он понизил голос, будто слово «собака» звучало оскорбительно для самой собаки, — умнее которой нет на свете, что я заплатил за нее целое состояние, что все ее движения в высшей степени целесообразны, что она неспособна сделать что-либо просто так, тем более выказать такое доверие кому бы то ни было включая меня? И вдруг какому-то швейцару, — извините, не хочу вас обидеть, но вы же швейцар, — вот так, не будучи с вами знакомой, она лижет руку.

— Все дело в яйце, — вновь кротко напомнил Хуан.

— Не городите чепухи, дружище! Яйцо! Вы что, думаете, — Клеопатру как обычную собаку можно соблазнить яйцом! Если вы расхаживаете с грязными руками — это ваша проблема, к тому же от нее надо избавляться. Но если Клеопатра лижет вам руку, тому должны быть серьезные причины, которые я должен в срочном порядке установить.

Тем временем собака завершила облизывание и, вновь напустив на себя царственную важность, продолжила путь.

Сеньор Уаррем распрощался со швейцаром, заявив ему, что, мол, врач Клеопатры (он избегал называть его ветеринаром) наверняка захочет с ним побеседовать. Нет, он вовсе не опасается, что у швейцара есть какая-либо заразная болезнь. Но будет лучше, если на всякий случай специалист Клеопатры его осмотрит.

— Пожалуйста, постарайтесь быть готовы завтра в любое время.

И так как Клеопатра уже входила в лифт, мистер Уаррем поспешно удалился. Однако тут же вернулся и быстрым и изящным жестом сунул в карман пиджака швейцара стодолларовую банкноту.

Роскошная яхта, собственность Уарремов, гордо скользила по Атлантическому океану. На палубе, где установили мощный орган, органист, знаменитый на весь мир, неподражаемо исполнял (худо бы ему пришлось, если бы он этого не сделал) токкату Баха. И всего два существа на палубе слушали мастерское исполнение — собака Клеопатра и наш швейцар.

Вот уже в третий раз Хуана пригласили провести выходные в компании Уарремов. Однако на самом деле как сейчас, так и в двух предыдущих случаях наш швейцар проводил время вовсе не с Уарремами, а с уникальной собакой.

С того самого дня, когда Клеопатра облизала руку Хуану, мистер Уаррем, так же как и остальные члены аристократического семейства, пребывали в мучительной растерянности. Какие только предположения они ни строили, но так и не смогли прийти к удовлетворительному объяснению. С точки зрения хозяев, Клеопатра никогда не позволяла себе ничего подобного. Даже дети хозяев, которые столько раз подлизывались к Клеопатре, пытаясь увлечь ее своими прыжками, смехом, играми и кусочками экзотических яств и завоевать ее расположение, удостоились только презрительного взгляда или обескураживающего рычания. Что же до мистера Уаррема, то он взирал на редкое животное с благоговением, а то и со страхом. В обширном мире, где он вращался, Клеопатра была единственным существом, отказавшимся ему подчиняться. Поэтому после странного инцидента между собакой и швейцаром сеньор Уаррем срочно отправился в Египет (не явившись на коктейль с губернатором Нью-Йорка), чтобы незамедлительно встретиться с представителями крупной эксклюзивной компании, продавшей ему уникальный экземпляр.

Реакция продавцов оказалась такой же растерянной, что и у самого сеньора Уаррема. Ни Клеопатра, ни один из ее далеких и легендарных предков ни разу не позволили себе малейшего проявления панибратства в отношении хозяев или вообще кого бы то ни было, и меньше всего, естественно, швейцара.

— Значит, так, — подвел итог глава крупной собачьей компании, — если животное так поступило, здесь может быть только два объяснения: либо речь идет о психическом расстройстве, что исключено у данной породы, либо существует какая-нибудь глубокая причина, заслуживающая внимания, которую следует хорошенько изучить.

На следующий день мистер Уаррем вернулся в Нью-Йорк с главным ветеринаром крупной компании, который безотлагательно подверг Клеопатру тщательному осмотру. Первое предположение отпадает само собой, заявил он, поскольку физическое и умственное состояние собаки превосходно. Остается только второе объяснение. Так что надлежит совершенно незаметно понаблюдать за тем, каким образом Клеопатра будет в дальнейшем реагировать на швейцара, а посему он порекомендовал сеньору Уаррему попытаться спровоцировать всяческое сближение между «Божественной» (так величали собаку) и нашим швейцаром.

Что и говорить, как сеньор, так и сеньора Уаррем, были глубоко возмущены при мысли, что Божественной, а, следовательно, им самим, отныне придется искать общества швейцара, «который даже является лицом другой национальности» (по их собственным словам, записанным нами на пленку). Чтобы по возможности избежать комментариев в прессе, которая вечно стремится разжиться экстравагантными новостями за счет миллионеров, они решили, что будет лучше перевезти Клеопатру и швейцара на яхту, принадлежащую семье. Или, правильнее сказать, брать швейцара на периодические морские прогулки, совершаемые состоятельным семейством. Поскольку раз в неделю, если позволяла погода, Уарремы в компании избранных друзей, которые по совместительству являлись важными персонами (сенатор, кто-то из губернаторов, мэр Нью-Йорка, какой-нибудь прокурор, одна-две знаменитые киноактрисы), отправлялись на прогулку, где главной звездой, пусть это кого-то и задевало, считалась несравненная Клеопатра.

Весь бескрайний мир предоставлялся к услугам собаки, а ее, казалось, трогала одна только органная музыка. Вот почему уже несколько лет Уарремы приглашали к себе лучших музыкантов-органистов. В результате музыкальное образование Клеопатры достигло такой утонченности, что малейшая неточность, допущенная пальцами исполнителя, резала ей слух, и без того чуткий от природы, и мгновенно вызывала негодование. Испуганному музыканту приходилось пребывать в постоянном внимании, чтобы, не дай Бог, ни на йоту (точнее, ни на ноту) не отклониться в сторону: чуть-чуть сфальшивишь — и поминай как звали. Можно привести много печальных примеров, взять хотя бы саму Марго Рубинштейн, которую вырвали из клыков Клеопатры уже бездыханной. Разразился жуткий скандал (даже «Нью-Йорк Таймс» опубликовала статью), который сумели кое-как замять, выплатив более миллиона долларов компенсации ближайшим родственникам (матери и мужу) погибшей пианистки. Поговаривали, что на той вечеринке присутствовала мать Тереза собственной персоной, и дабы облегчить ее нравственные страдания, пришлось пожертвовать полмиллиона долларов ее «благотворительным учреждениям». Музыкальная взыскательность Клеопатры обходилась, прямо скажем, недешево даже Уарремам.

Зато когда музыкант исполнял пьесу безукоризненно (к счастью, такое происходило гораздо чаще), невиданное довольство и спокойствие читалось во всем облике животного; однако прежде оно одним только яростным взглядом выметала вон элегантную публику, и та, не пикнув, пряталась по каютам или на трапе, ведущем на палубу. Потом собака обычно вытягивалась во всю длину, положив передние лапы перед собой, а голову на пол, и устремляла взгляд к звездному небу. Да, именно ночью, при потушенных огнях, когда палубу освещали только звезды, Клеопатра предавалась сладостным звукам органа.