– Отставить песню! – растерявшийся лейтенант попытался перекричать строй, одновременно косясь на Большого Зама.

– Кап-кап-кап из ясных глаз Ма-а-а-руси!!! Капают слёзы на копьё!!! – гремит любимая песня.

Голосок «маленького» замполита потонул в гулком рокоте децибелов.

– Отст-а-а-а-вииить! – лейтенант срывается на визг – Отставить!!! – расставив в стороны руки, он отчаянно бросился перед строем и перекрыл дорогу.

– Кап!!! Кап! Кап… – наскакивая друг на друга, ребята останавились. Песня постепенно затухает.

Бледное лицо лейтенанта на глазах покрывается красными пятнами:

– Что за самодеятельность?! – запыхавшись хрипит он. – Давай нашу… строевую – «Песню механика»!

К строевой песне БЧ-5, так называемой «Песне механика», у лейтенанта Тупченко было своё особое, тёплое чувство, в какой-то степени, может быть, потому что Тупой сочинил её сам. И этот его, выстраданный в творческих муках, политически и идеологически выверенный продукт он всю последнюю неделю неутомимо вдалбливал нам в головы, с выражением зачитывая рукописный текст из своего замусоленного блокнотика.

Строй не торопился исполнять приказание. Язык, в буквальном смысле, не поворачивался.

– Запевай! – истошно заорал лейтенант.

Делать нечего. На флоте субординация и выслуга лет. И ребята нехотя, в разнобой начали выдавливать из себя слова:

Тупой счастливо улыбнулся. Размахивая по-дирижерски руками, он, поглядывая украдкой на Большого Зама, шел вровень со строем, проговаривая губами текст и строго следя, чтобы кто-нибудь, не дай, Бог, не соврал слова:

– Ну вот! Совсем другое дело! Про бескозырку – наша песня… механика… А то Маруся какая-то… Левой! Левой! Раз! Два! Три!..

Ноют отбитые об асфальт пятки, кровоточат мозоли в дырявых карасях… «Ходит-бродит наш корабль…», – орём мы в двадцатый раз. Нет конца занятиям.

– Товарищ капитан третьего ранга, грузовики не подошли – докладывает лейтенант Большому Заму, вернувшемуся после десятиминутной отлучки.

Большой Зам хмурится: контр-адмирал ждёт. Не поймёт. До стадиона 10 километров хода. И тут Большой Зам принимает волевое решение. «Лично поведу!» – заявляет он, упиваясь решимостью своего голоса. Задирая вверх все три своих подбородка с таким видом, будто только что поднял батальон в атаку, Большой Зам, потряхивая жирком, решительно сбегает по трапу к нам на стенку.

– Слушай мою команду! – ревёт он, рукой отстраняя в сторону лейтенанта. – За мной, ша-а-а-гом… Ма-арш!!! – И повернувшись на каблуках, Большой Зам, подражая строевому шагу, неожиданно резво зашлёпал ботинками по стенке.

Мы, недоумевая, потянулись следом за политическим начальником. После двухчасовой муштры десять километров казались вечностью. К тому времени, как мы подошли наконец к стадиону, пыль толстым слоем налипла на промокшие от пота белые голландки и бескозырки. Набухший китель Большого Зама испускал густое пряное амбре пота и тройного одеколона. Смотр-репетиция уже подходил к концу. По кругу перед трибуной отбивали шаг несколько групп наших товарищей по несчастью. Большой Зам бросил нас с ходу в бой.

– На пра-во! – скомандовал он, лихо срезая угол с асфальтовой дороги через газон на круг стадиона.

Мы в спешке пытались подстроиться, стараясь идти хоть чуть-чуть в ногу.

– Левой!!! – взревел Замполит и шлёпнул ботинком по луже с такой силой, что все три его холёных подбородка вздрогнули и заколыхались.

На трибуне произошло замешательство. Контр-адмирал в явном недоумении наклонился к соседу по трибуне, дивясь этакому явлению Христа народу – нашей версии чеканного шага и тому, что ещё утром называлось парадной формой.

Поравнявшись с трибуной, Зам преобразился, подтянул живот, выпятил грудь и, вскинув пухлую руку к козырьку, рявкнул так, что контр адмирал на трибуне вздрогнул от неожиданности.

– Равнение на… трибуну!!! – Зам залихватски рывком повернул голову в сторону начальства. Сжатые вместе пальцы у козырька Зама от усердия выгнулись в обратную сторону.

Мы вслед за Замом повторили поворот головы.

– Рота стой! – скомандовал вдруг контр-адмирал.

Большой Зам замер от неожиданности как вкопанный, да так резко, что первый ряд строя, следовавшего за ним, налетел на него сзади.

– Вы откуда такие красивые взялись? – интересуется контр-адмирал.

– Тащ контр-адмирал!!! Парадная рота ракетного крейсера «Адмирал Фокин» для парадного смотра прибыла!!! – отрапортовал Зам.

– Почему опоздали?

– Машины не подошли, тащ контр-адмирал!

– А вы как добрались?

– Марш бросок!!! – рапортует Зам, ожидая кульминационной благодарности.

– Куда бросок? Зачем? – недоумевает контр-адмирал. – Мы уже закончили. Это ведь не последняя тренировка.

Но, видя полное замешательство Большого Зама и наши измученные лица, адмирал опомнился и, взяв под козырек, пробасил:

– Благодарю за службу!

– Служим Советскому Союзу!!! – рявкнули мы, с трудом перекрикивая Большого Зама и чеканя шаг, пошли со стадиона в обратном направлении.

В день ВМФ, 27 Июля с утра прошел дождь, и асфальт был весь в мелких блестящих лужах. Начальство, само собой, посчитало такую ситуацию неприемлемой для глаз Генерального Секретаря. Была немедленно отдана соответствующая команда, и матросы в безукоризненно отутюженных белых голландках несколько часов ветошью (тряпками) сушили лужи на асфальте.

Сам парад удался на славу. В нём участвовало несколько тысяч человек и 20 кораблей тихоокеанской эскадры. Один десантный катер с открывающимся носом заделали под голову морского чудовища. Когда катер подошел к берегу, из него очень эффектно, на утеху высоких гостей вышли на берег Нептун и 33 богатыря. Я шел в составе парадной роты. Наша задача была красиво пройти и убраться восвояси. «Бум-бум», – бил барабан. В голове вертелось наставление мичмана: «Слушайте звук большого барабана и старайтесь попадать под него». Я старался и, повернув голову в сторону трибуны, до боли в пятках, что есть мочи, лупил левой ногой по асфальту на каждый удар барабана.

На трибуне сидел Горбачёв. Мне, однако, было не до него. Всё, о чем я тогда думал, было то, как удержать на голове набухшую от пота и дождя бескозырку. Она предательски подпрыгивала на моей голове и медленно, но верно сползала набок в такт дроби шагов. Пытаясь сбалансировать смещение головного убора, я постепенно наклонял голову в бок так, что к концу прохода моё правое ухо уже практически лежало на плече. Наконец мы вышли со стадиона, и была дана долгожданная команда: «Вольно!»

– Еле удержал! – выдохнул я, с простодушной наивностью обращаясь к шедшему рядом со мной полторашнику.

Мне почему-то вдруг показалось, что то общее значительное дело, которое мы только что успешно завершили, хотя бы на некоторое время стирало грани жесткой флотской иерархии. Полторашник посмотрел на меня и на мою бескозырку так, что я тут же избавился от всех иллюзий.

– Душара мутный, – сквозь зубы процедил он и, зло, усмехнувшись, многообещающе добавил – на корабле поговорим.

К моей радости, о своей угрозе полторашник забыл, а вот о том, что было бы, если бы я эту бескозырку тогда, на параде, действительно потерял: даже сейчас думать страшно. Очень надеюсь, что Горбачеву наш парад понравился. Мы все очень старались. Честно.

А этот злосчастный куплет про «ходит-бродит» я безуспешно пытаюсь забыть вот уже двадцать лет. Но служебное рвение молодого замполита по продвижению своего идеологического творчества в массы, похоже, сделало своё дело. Надежды, что в конце концов у меня получится забыть этот куплет, мало. А жаль, очень хотелось бы…