– Да, конечно. Завтра же поищу, – кивнул Тхорн, стискивая зубы от разочарования. Хотя он и сам не знал, почему для него это вдруг стало так важно.

– Тхорн, – позвал Сезар, когда он уже попрощался коротким кивком и сделал шаг назад. – По поводу поцелуя с этой девушкой…

Его сердце затопила горячая волна, а щеки запылали. Мучительный стыд, маячивший на периферии его эмоций несколько часов, от упоминания о злосчастном эпизоде выдвинулся вперед и превратился в единственную эмоцию. Он поцеловал испуганного ребенка самым что ни на есть взрослым поцелуем, вместо того, чтобы хоть немного проверить ее эмоции перед этим – ужасная, стыдная ошибка с его стороны. Тхорн предпочел бы не мучиться этим, а получить за это какое-то символическое наказание, вот только это не поможет: период инфантильности в его жизни закончился лет семьдесят назад, или даже раньше.

– Ты не виноват, – с упором на частицу «не» произнес Величайший. – И ты не причинил этим вреда ее психике. Хорошо, что девушкам нравятся твои поцелуи, верно?

Сезар послал откровенно насмешливую телепатическую улыбку, и Тхорн почти физически ощутил, как с души падает тяжелый камень и услышал, как он разбивается вдребезги, будто стеклянный. Он не удержался от смешка, прижал к груди руку в жесте благодарности и с облегчением отправился по своим делам.

Три месяца спустя. Асхелека.

На встречу с Иллеей Асхелека собиралась, очень волнуясь. Они не виделись много времени, по ее вине. Ее лучшая подруга узнавала обо всем, что с ней произошло, в основном из местных амдинских газет. Газеты Асхелека возненавидела – про «необычную шаггитеррианку», разумеется, журналисты написали, как только разнюхали. Историю ее отца трепали по всем углам, называли сумасшедшим и преступником.

Пре-сезар, Тмайл эс-Зарка, защищал ее, как мог, но он не был волшебником. И все же Асхелеку берегли, и она постепенно отогревалась. И Тмайл, и его жена Шеттая с самых первых дней ее жизни в их доме делали все, чтобы обеспечить ее комфорт. Они искренне, от всей души заботились, и она полюбила их в ответ.

Никогда прежде Асхелека не встречала человека добрее и великодушнее Тмайла. А Шеттая казалась самой восхитительной, красивой и дружелюбной женщиной, на которую ей хотелось бы стать похожей. У них ей жилось хорошо, даже слишком. Со стыдом и чувством вины по отношению к отцу Асхелека все же благодарила небеса и все святое в Галактике за то, что он заболел. Иногда ей очень хотелось снова его увидеть, но жить с ним как раньше – нет.

В семье эс-Зарка она успокоилась и почувствовала себя в безопасности. Никто больше не угрожал отправить ее в дом удовольствий, ей больше ничего не нужно было скрывать, в том числе цвет своих волос. И она ходила в телепатическую школу – в обычную школу, как все. Хотя заниматься приходилось вдвое больше, чем остальным, чтобы догнать. А она ведь даже не знала, что обладает телепатическими способностями, всю жизнь считала себя человеком с ограниченными возможностями.

В голове Асхелеки никак не укладывалась, не желала помещаться ложь отца. Да, он обманывал всех, они вместе обманывали – но она никак не думала, что он лжет ей, намеренно не раскрывая ее способности, искусственно делая из нее инвалида, лишь бы она его не выдала на занятиях по телепатии. По этой же причине он, крылатый горианец, не стал ей делать операцию в детстве – в больнице не удалось бы скрыть ни волосы, ни чуждую генетику. Интересно, а что бы он стал делать, если бы она заболела, и ей потребовалась серьезная медицинская помощь? Думать об этом не хотелось – и Асхелека не думала, гнала от себя все эти мысли всякий раз, как они приходили в голову – ей теперь о стольком другом приходилось размышлять, и все это были размышления куда как более приятные.

Иллея написала ей несколько сообщений, когда она пропала. Асхелека получила их позже, когда ей вернули коммуникатор и привезли вещи из дома, но она никак не могла заставить себя ответить. Первые дни ей вообще трудно было разговаривать с кем-либо – она ощущала лишь невыносимый стыд, словно разоблаченная преступница. И только доброе отношение опекунов постепенно успокоило ее.

Два месяца спустя психолог посчитал, что она готова к школе, и Асхелеку отправили в подходящий класс. Но ей было очень тяжело привыкнуть. В отличие от социальной школы, где она училась раньше, в обычной не было мальчиков, а женский коллектив оказался особенно вредным. Ее не очень-то принимали, учителя относились настороженно. Там и тут Асхелека слышала шепотки – про нее рассказывали нелепые обидные сплетни.

Вероятно, учениц ее класса проинструктировали – и никто не дразнил в открытую, но за спиной Асхелеки постоянно раздавались смешки. На занятиях по горианскому, физике, геометрии ей приходилось доказывать, что она не тупая. Учителя задавали ей самые простые вопросы, словно издеваясь и выказывая искреннее удивление правильными ответами. Другие ученицы смеялись над ней на занятиях по телепатии – несмотря на то, что Тмайл и Шеттая немного учили ее дома, психолог запретил ее перегружать, и фактически Асхелека по-прежнему мало что умела.

Умом она понимала, что все это мелочи по сравнению с тем, как она жила раньше – но прошлое постепенно забывалось, а новые неприятности, даже мелкие, выходили на первый план. Говорить о них с Тмайлом или Шеттаей было невозможно – они буквально все воспринимали очень серьезно и разводили вокруг каждой мелочи бурную деятельность, иногда с привлечением психолога. И очень беспокоились.

Асхелеке неудобно и непривычно было становиться причиной таких волнений. Она очень боялась, что рано или поздно появится Тхорн – и, если он заметит, что она стала чересчур большой обузой для его родителей, сразу выбросит ее из этого гостеприимного дома.

Единственное, что оставалось загадкой – это зачем вообще этот суровый человек попросил родителей взять над ней опеку? Вспоминая обстоятельства их знакомства, она всякий раз чувствовала себя ужасно. И испытывала огромную благодарность к нему за то, что он никому не рассказал – даже своему отцу – о том позорном для нее эпизоде. Но сам-то он помнил. И ее мысли снова и снова крутились вокруг той ночи.

Тхорн вызывал чувство мучительного неудобства одним своим присутствием в ее памяти – еще и потому, что лечил и сканировал ее тогда. Асхелеку до слез смущал тот факт, что он все досконально узнал о ней, что он в деталях видел всю ее жизнь – все, что ее когда-либо беспокоило или трогало. Все ее комплексы, недостатки, оплошности, нелепые ситуации, все ее страхи и детские влюбленности. Иногда она ненавидела его за это.

При этом он оставался чужим ей человеком, о котором сама она не знала ровным счетом ничего, кроме того, что писали в газетах. А в газетах про него не писали человеческого – лишь про то, как хорошо он умеет сражаться. И еще Тхорн ни разу не прилетел к родителям за три месяца – последний раз она его видела в тот самый день, когда они познакомились.

Когда она поняла, что готова поговорить с кем-то обо всем, что творится у нее в душе, она позвонила старой подруге и сразу получила приглашение. Прибежав к ней домой, Асхелека попала в крепкие объятия. Но в эмоциях Иллеи, которые она теперь чувствовала, оказалось много обиды.

– Илле, ты что, – изумленно спросила Асхелека, – сердишься на меня?

– Я столько писала тебе – ты ни разу не ответила, – набросилась на нее девушка.

Ее горячность вызвала улыбку на лице Асхелеки – теперь было заметно, что Иллея сильно соскучилась. Она быстро провела взглядом по ней – оказалось, за три месяца подруга здорово изменилась, как-то неуловимо повзрослела. Ее не очень красивое, но милое пухлое личико стало чуть менее пухлым – заострились скулы, немного по-другому смотрели светло-серые глаза. Даже прическа переменилась: вместо обычных серебристых кос – стрижка покороче.

Иллея смотрела на нее таким же любопытным взглядом – особенно на волосы, теперь красные и кудрявые, а она-то привыкла к серебристым. Но в ее взгляде все еще читалось много упрека.