— Какого долга? Долга оставаться под игом тирана, который пять лет держал вас под своей пятой, а теперь лишает вас невинного удовольствия побыть во Франции на несколько дней больше? Поверьте, вы имеете право на каплю свободы.

— Да, меня и в самом деле можно только пожалеть, — сказала г-жа Зарагир и опять заплакала.

Луи обнял ее и поцелуями осушил ее слезы. Нежность и грусть имеют много общего, и в тех поцелуях, которые она вернула ему, было столько меланхолии, что он принял их как знак нежности, тогда как были они просто печальными.

— Поедем, — сказал он, — совершим путешествие от пляжей Средиземноморья к снегам Тироля.

— Тироль! Говорят, это так красиво! Кстати, супруги Даже собираются встретить там Рождество и провести начало нового года.

— Давай завтра же уедем из Парижа. Проживем три недели так, как я мечтал жить с тобой весь наш век. Дай мне наглядное доказательство твоей любви, утихомирь мою ревность, развей мою грусть и позволь мне верить в тебя.

Г-жа Зарагир решила, что, продлив еще на некоторое время свое пребывание во Франции, она устранит опасность, нависшую над ее браком, и легко выпутается из этого положения, которое только что казалось ей безвыходным.

Вечером следующего дня, 21 декабря, поделившись новостью с г-жой Даже, она уехала на юг Франции, весьма смущенная тем, что едет со своим любовником в те же места, куда уже дважды ее уносила любовь мужа.

За неделю до этого г-н Зарагир получил от жены письмо, которое ему очень не понравилось. «Любимый мой, писала она, у нас обоих одно желание: поскорее увидеться. Ты же знаешь, что я лишь для тебя стараюсь и лишаю себя удовольствия встретиться с тобой как можно скорее, а ты меня ругаешь! Твое письмо привело меня в отчаяние. Ты думаешь, я для своего удовольствия отложила свой отъезд? Если бы я решила сесть на пароход завтра, я приехала бы домой только 3 января. Ты об этом не подумал. А я, полагая, что тебе будет грустно сознавать, что я одна встречу в океане и Рождество, и Новый год, согласилась поехать на праздники в Тироль вместе с четой Даже. Они так хотели показать мне этот, как они говорят, сказочно красивый край. Мы должны были выехать сегодня вечером. Могла ли я объявить им в самую последнюю минуту, что ты заставляешь меня вернуться, что ты наказываешь меня, как будто я в чем-то провинилась? Поскольку уже поздно сделать так, чтобы мы могли вместе закончить прошедший год или встретить новый, позволь мне хотя бы повидать горы, леса с заснеженными елями, это будет мне утешением. Не лишай меня этого удовольствия. Я вернусь в Париж 16 января, ровно через три недели, а 21-го поднимусь на борт «Алькантары». Это путешествие к тебе покажется мне бесконечно долгим. Я еще не знаю, где я остановлюсь в Австрии. Даже хотят ездить по городам и деревням, останавливаясь в больших и маленьких гостиницах. Я потеряюсь в снегах! Вместе с ними буду вести образ жизни альпинистов! Представляешь? Пиши мне на парижский адрес. Письма будут догонять меня в пути. Люблю, обожаю, не брани меня, любимый. Еду к тебе, еду, жди меня и т. д.».

Зарагир вызвал секретаря и сказал:

— Мы с женой соревнуемся, кому больше не терпится увидеться и устраиваем друг другу сюрпризы. Она собирается 21 января сесть на пароход «Алькантара» и жалуется, что ей придется одной совершить долгий путь через океан. Поэтому я отправлюсь ей навстречу, и мы вернемся вместе.

После этого попросил принести ему расписание отплывающих в Европу кораблей и заказал билет на пароход, который шел в Геную и останавливался 16 января на рейде Вильфранша.

Пусть небо порой и хмурится на средиземноморском побережье, хорошая погода даже зимой не покидает надолго эти края. Воздух, вдыхаемый там, заставляет нарушать обычаи, и те, кто приезжает отдохнуть, позволяют себе расслабиться и находят этой своей расслабленности самые различные извинения. Луи Дювиль и г-жа Зарагир жили, торопясь насладиться каждым украденным часом. Оказавшись в непривычной обстановке, они полагали, что стали неузнаваемыми, и вели себя неосторожно, слишком много показываясь на людях. Так, в ночь 31 декабря они ужинали вдвоем в большом столовом зале одного из казино. Вокруг было блестящее, шумное общество, многие танцевали, другие же развлекались тем, что перекидывали со стола на стол серпантин и ватные шарики. Луи Дювиль и г-жа Зарагир, сидя в стороне от этого оживления, обменивались взорами-вздохами и многозначительными улыбками, как все влюбленные, хранящие некий секрет и думающие о том, что их ожидает после ужина.

В полночь свет погас. В оркестре ударили двенадцать раз по тарелкам и, когда люстры зажглись, Луи Дювиль и г-жа Зарагир стояли, взявшись за руки. И прежде чем сесть, она бросила наугад в зал несколько рулончиков серпантина, один из которых не развернулся и, упав на отдаленный стол, опрокинул рюмку сидящего там господина. Тот быстро встал и обернулся. Мужчина преклонного возраста, он ужинал в кругу деловых людей, банкиров и коммерсантов, а напротив сидела его жена. Он сказал ей:

— Посмотри, за моей спиной, в самом дальнем углу налево, похоже, это Луи Дювиль и его бывшая невеста, или мне померещилось?

Эти люди жили неподалеку от Вальронса и были близки к Дювилям, даже присутствовали на торжествах, накануне несостоявшейся свадьбы. Большинство людей за их столом тоже знали Луи Дювиля, а некоторые из них встречали г-жу Зарагир в Париже, в доме Даже.

— Г-жа Зарагир, бывшая невеста Луи Дювиля? Как это? — спросил кто-то.

Тут соседи Дювилей приосанились и гордые своим знанием рассказали все, что могли. Эффект был необычайным. Присутствие здесь Луи Дювиля и г-жи Зарагир вдвоем придало их связи официальный характер и сперва стало сюжетом смелых предположений, а затем и лживых утверждений, которые просто не могли не докатиться до Вальронса.

Две недели спустя, когда Дювиль-старший выходил из своей конторы, его остановил сосед, приехавший после отдыха в Ницце, и стал расхваливать красоты юга.

— А в новогоднюю ночь мы видели вашего сына. Он славно веселился, — сказал сосед.

— Тем лучше. А как та, с кем он был, красивая? — спросил Дювиль.

— Не то слово! Красивее прежнего. За пять лет даже помолодела. Очень элегантна, большое декольте. Поскольку она была в черном, жена моя решила, что она овдовела. Вдова! Но если бы Зарагир умер, об этом было бы известно. Вот ведь какой роман! За нашим столом только об этом и говорили. Речь шла даже о женитьбе. Вы в Вальронсе — народ скрытный, но мир тесен и долго секрет все равно не сохраняется.

— И что же? — спросил Дювиль.

— Хотите узнать побольше?

— Да. Обычно я безразличен к общественному мнению, но в данном случае оно меня интересует.

— Не волнуйтесь. Зарагир достоин восхищения, кто против того, чтобы им восхищаться? Но нынче жалеть его вряд ли кто-нибудь будет. Все хорошо, что хорошо кончается. Ведь вот как бывает, дорогой мой. Какой роман!

— И какая нескромность! — ответил Дювиль с таким видом, как будто оказался внезапно раскрытым его секрет.

Г-н Дювиль при всей своей осторожности не мог не поверить рассказу этого честного человека, который явно не врал, что видел Луи и мадам Зарагир, выставлявших напоказ свою нежную дружбу и любовь. Жизнь Дювиля-старшего протекала в провинции и была ограничена конторой, ботаническими экскурсиями и «Гербарием». Поэтому не было ничего удивительного в том, что он оказался не в курсе событий, которые в некоторых слоях общества составляют излюбленную тему для болтунов. Новость его глубоко поразила и возмутила. Он болезненно воспринял унижение Зарагира, и осуждая того, кто явился причиной этого унижения, спрашивал себя, не руководило ли сыном стремление отомстить в большей степени, чем любое иное желание. Это подозрение ужасало его; он попытался отделаться от него, но безуспешно. Дружеское чувство к г-ну Зарагиру подсказало ему, что надо отказаться от позиции сдержанности, что надо пригласить его в Вальронс и обнять его как друга. У их ссоры больше не было никаких корней, ей больше не было места в их жизни. В тот день, придя домой, он не пошел в «Гербарий», а пошел прямо в библиотеку, где полковник читал г-же Дювиль «Призывника 1813 года». Он сказал им: