Луи Дювиль любил долгие праздные застолья по вечерам, любил быструю езду, случайные связи и конные скачки, но при этом разделял с отцом любовь к природе и гордость их торговой фирмой. Развлечения не отрывали его от работы, во всяком случае он не пренебрегал ею. Это был мужчина, как говорится, обреченный на успех, ему быстро надоедало однообразие, и в тридцать лет он наконец обручился.

Любовь вскружила ему голову, он решился на женитьбу не раздумывая, за один час, настолько был уверен, что по-настоящему полюбил. Поистине, сильная любовь несовместима с терпением. Впрочем, возможно, тут дело было не только в любви. По-видимому, в его желании немедленно жениться присутствовало какое-то предчувствие.

Воля Господня проявляется во многих таинствах и случай подтверждает правоту этих слов. Г-жа Дювиль была очень дружна с одним из своих кузенов; он был полковником и она, естественно, гордилась этим. 18 сентября 1925 года, около полудня, делая покупки в городе, она случайно повстречала его в кондитерской. Незадолго перед этим он был уволен в отставку, болезненно это переживал и, видимо, чтобы утешиться, ел в кондитерской пирожное с кремом. За этим занятием она его и застала. Он рассказал ей о своих невзгодах.

— В отставку? Наконец-то! Какое счастье! — воскликнула г-жа Дювиль. Мы сможем видеть тебя чаще. Приезжай в субботу к нам обедать. Надеюсь, ты обновил твой дом? Давно пора было отремонтировать. Ну как, приедешь в субботу?

— В субботу — нет, в субботу приезжает жена моего племянника…

— Племянника? Какого племянника? Я думала, он погиб в 1918 году.

— Героизм убивает не всех, — ответил полковник. — Племянник мой погиб, но жена его осталась. Ей всего двадцать пять лет, и я стараюсь как-то развлечь ее. Видишь ли, — продолжал он, — война это вечно одна и та же история: нет войны — нет и истории, а без войны где были бы мы и какой была бы история? Эх, если бы меня послушали…

Г-жа Дювиль прервала его:

— Никто вообще никого не слушает. Я вот ненавижу войны, но ты не расстраивайся, мне это неприятно. Приезжай обедать с племянницей, порадуй нас. Луи не будет дома. По субботам он уезжает. Куда? Ни за что не угадаешь: в Париж! Когда ему было двадцать лет, можно было еще понять, но в тридцать, чего он там находит?

Полковник издал «гм… гм», но больше ничего не добавил.

Вернувшись в Вальронс, г-жа Дювиль рассказала мужу, что встретила полковника и что пригласила его на обед на послезавтра вместе с племянницей. «Он вышел в отставку, отремонтировал дом. Теперь одним соседом у нас будет больше. Я рада, а ты?» Г-н Дювиль кивнул головой. Доброжелательность часто освобождала его от ответов.

Через два дня, когда Луи собрался уезжать и уже спускался с крыльца, рядом с его машиной, у ступеней дома остановился автомобиль. Из него проворно вышел полковник и протянул руку молодой женщине, чтобы помочь выйти. Луи поприветствовал дядюшку, тот представил его даме и они втроем вошли в библиотеку. Приехали гости чуть раньше условленного. Хозяин и хозяйка еще не вернулись, и из вежливости, Луи задержался, чтобы не оставлять гостей одних. Юная дама любовалась картинами на стенах. Она несколько раз произнесла: «Ах!» и это восклицание, впрочем, совершенно негромкое, привлекло внимание Луи. «Ах, какой интересный мужчина, сказала он, глядя на чей-то портрет. Какое лицо, какой лоб! Он немного похож на вас». Он спросил, не иностранка ли она. «Я понимаю, что вы имеете в виду, — ответила она. — У меня испанский акцент».

— Иностранка, — воскликнул полковник. — Не люблю этого слова. Она же не иностранка, просто в детстве жила и воспитывалась в Испании, где отец ее был военным атташе.

— Да, пять лет. И больше десяти лет я воспитывалась в монастыре в Мадриде. Во Францию приезжала только на каникулы, а в семнадцать лет вдруг взяла да и вышла замуж.

— В Испании? — спросил Луи.

— Нет, во Франции, — ответил за нее полковник. Он начал расхваливать характер, военную карьеру и заслуги племянника, после чего стал описывать подвиг, совершая который, тот погиб.

Племянница не смогла скрыть досаду от этого рассказа. Она покорно слушала с немного натянутой улыбкой на лице. Ее щеки покрывал легкий румянец, и Луи случайно заметил это. Повернувшись к нему, она пожала плечами, словно хотела сказать: «Что пожелаешь?» и посмотрела на него, а он ответил ей взглядом, от которого они почувствовали себя сообщниками. Сидели они на разных концах длинной софы и, пока полковник расхаживал взад и вперед, останавливаясь, чтобы перевести дыхание, и вновь начинал выхаживать в поисках утерянной нити своих высказываний, они у него за спиной обменивались насмешливыми взглядами и даже подмигивали друг другу. Так длилось недолго. Сперва оба были удивлены, потом посерьезнели, отключившись от обстоятельств встречи, и постепенно ими овладело то приятное ощущение неловкости, за которым обычно скрывается влечение друг к другу и которое порой предвещает любовь. Луи Дювиль испытал смущение, существенно повлиявшее на его решение отправиться в Париж. Воображение его стало развиваться в другом направлении, сердце сменило ритм, он почувствовал какую-то замедленность в ощущениях, весь как-то отяжелел, сделался молчалив и не испытывал больше желания уезжать.

— Смелость — штука опасная и может оборачиваться против нас. Управлять ею не так-то просто. Конечно, надо обладать этим качеством, но и уметь вовремя отказываться от него тоже нужно уметь. В этом, и только в этом все дело: без мужества нет армии, но излишняя смелость губит армию. Вот я, например…

Так рассуждал полковник, когда вошла г-жа Дювиль.

— Браво! — воскликнула она.

— Приветствую и представляю тебе мою племянницу, — ответил он, после чего последовал обмен любезностями, прерванный г-жой Дювиль, обратившейся к сыну:

— Как, ты не уехал?

— Я ждал тебя, — ответил он, затем попрощался и вышел.

В прихожей ему встретился отец, который тоже удивился, увидев его:

— Ты что, передумал?

— По правде говоря, пока размышляю. — Уже поздно, а я неважно себя чувствую.

— Тогда не уезжай. Дороги в сентябре сам знаешь какие. Оставайся, так будет спокойнее. Только предупреди, чтобы накрыли стол в расчете и на тебя.

Г-н Дювиль подождал сына и они вошли в библиотеку под руку.

Во время обеда, когда речь зашла о героизме, Дювиль-старший напомнил высказывание г-на Зарагира:

— Соборы, поэзия, произведения искусства и героизм — все это создается и существует, благодаря чрезмерному, благодаря перегибам. Так считает наш друг Зарагир.

Луи не участвовал в разговоре.

— У тебя горло болит. Простудился, наверное, — сказала ему мать.

— Возможно, — ответил сын и опять замолчал. Он ловил момент, когда сидевшая напротив него новая знакомая, с лицом склоненным к столу, не поднимая головы посмотрит на него. И думал только об этом взгляде, таком впечатляющем, полном томности и забытья. Должно быть таким образом они сказали друг другу о многом, потому что по окончании обеда он предложил ей прогуляться в тенистых аллеях парка. Она согласилась и, высказывая по дороге какие-то замечания о поздних цветах и их влажном аромате, пошла с ним.

— Я не уехал из-за вас, — сказал он.

— Из-за меня?

— Да, меня удержали вы и скоро узнаете почему.

Утром того дня прошел дождь. Капли с деревьев оставили в песке кружочки углублений, и она сказала об этом, глядя на край дорожки.

Сходство — вещь интригующая. Оно имеет одновременно и положительное и отрицательное значение. Не брюнетка и не блондинка, с правильными чертами лица, она принадлежала к числу тех женщин, которые напоминают сразу нескольких красавиц, причем как бы отнюдь не конкурируют с ними, но кажутся родственниками самых привлекательных из них, и поэтому заслуженно пользуются успехом у всех. Чтобы лучше представить себе ее в воображении, Луи Дювиль предпочел бы идти за ней, а не рядом. Походка ее была такой свободной и легкой, словно она шла по воздуху. В ней было что-то невинное и непринужденное, некая странность, подчеркивавшаяся простотой в обращении и побуждавшая задавать смелые вопросы. К тому же она улыбалась. Ее шляпку из белого фетра украшал веночек из плюща.