— Они и слушать не хотят о жизни в городе, — продолжал брат г-на де…. — А невестка шепнула мне на ухо: «В деревне нашему счастью ничто не будет угрожать».

— Твоя невестка — чрезвычайно умная женщина, — заявил г-н де….. — Вполне естественно, что поначалу мы отнеслись к ней с недоверием — трудно одобрить то, чего не знаешь. Но теперь, когда мы узнали ее лучше, я вижу, что она серьезна и предусмотрительна, и уверен, что она оказывает на твоего сына самое благотворное влияние. Если б не она, он никогда не согласился бы на этот шаг, благодаря которому ты можешь быть спокоен за их будущее.

Таким образом, в лице г-на де… ювелир нашел счастливого брата и раздраженного светского человека. Тем не менее, его встретили с радушием, проводили в библиотеку и усадили поближе к огню. Сам г-н де… уселся напротив.

— Что я могу сделать для вас, дорогой друг? — обратился он к ювелиру.

— Я пришел просить у вас совета, — отвечал ювелир. — Я оказался в щекотливой ситуации и под угрозой нанести вам жестокое оскорбление вынужден нарушить данное мною слово, против чего решительно протестует моя совесть.

Г-ну де… это показалось забавным:

— Вы меня пугаете! Но говорите же, я готов вас выслушать.

Тогда ювелир достал из кармана и раскрыл футляр, в котором покоились серьги. Он посмотрел на г-на де… и сказал:

— Вот, любезнейший сударь, вот она — причина моих бессонных ночей. Эти серьги я купил у госпожи вашей племянницы — в деловых кругах грядущее банкротство господина вашего племянника ни для кого не было секретом. Я не задал госпоже вашей племяннице ни одного вопроса, который мог бы смутить ее, но понял, что она решилась продать это украшение с целью спасти своего мужа, и действительно он теперь спасен. Мне же представилась возможность продать эти восхитительные сердечки одному из ваших дальних родственников, о чьей помолвке нынче вечером должно быть официально объявлено, и потому…

— Я слышал об этом, — прервал его г-н де…, — отец жениха приходится мне троюродным братом, и мы очень дружны.

— Я подумал, что вам может не понравиться, если я избавлюсь от этих бриллиантов, не поставив вас в известность, — продолжал ювелир. — Я не знал, что вы подарили их госпоже зашей племяннице, но меня ужаснула мысль, что кто-нибудь из тех, кто увидит эти серьги у меня, может предположить, что вы испытываете трудности определенного рода, которые и заставляют вас с ними расстаться.

— Ваши рассуждения безупречны, — ответил г-н де…, — и я вам весьма признателен. Благодаря вам я смогу доставить удовольствие своей жене, которая чувствует себя нездоровой и печальной не в последнюю очередь из-за того, что уже больше года не имеет возможности радоваться этому украшению.

Г-н де… купил серьги. Ювелир извинился, что продает их ему в четвертый раз, и они пожали друг другу руки с видом людей, сознающих, что они втянуты в одну авантюру, а потому расстаются ненадолго.

Проводив ювелира, г-н де… снова уселся возле огня и долго сидел так, откинув голову на спинку кресла, прикрыв глаза и барабаня пальцами по крышке футляра, покоящегося у него на коленях.

Прежде чем ехать в клуб, он зашел к жене и замер перед ней, спрятав за спину одну руку.

— Если бы я доставил вам большую радость, — произнес он, — согласились бы вы в ответ доставить радость и мне?

— Разумеется, — ответила она, — если, конечно, на свете осталась большая радость, способная меня обрадовать.

Тогда он медленно вытащил из-за спины и вложил в протянутые к нему дрожащие руки г-жи де… бриллиантовые сердечки.

— Это мне? Неужели это мне? — закричала она, даже не поблагодарив его.

Г-н де… взял с нее слово хранить тайну и рассказал историю, услышанную от ювелира.

— Мой племянник вел себя как безумец, так же безумна и его жена. Они обманули моего брата, но я сейчас же еду к нему и открою ему правду. Во-первых, я считаю своим долгом предостеречь его против будущих безумств сына, которые вполне вероятны, а во-вторых, вы не сможете носить эти драгоценности, если он не будет знать о том, что сделала его невестка.

— Я так не думаю, — остановила его г-жа де….. — Ваши племянники действительно совершили немало безрассудств, но в конце концов они повели себя вполне благоразумно. Вы ведь знаете своего брата и знаете, что принципиальность господствует в его душе над добротой. Стоит ли снова заставлять его сомневаться в сыне, который наконец заслужил его доверие? Что сделано, то сделано. Поверьте мне, не нужно никому ни о чем говорить. Наши племянники пережили немало горьких минут. Зачем же снова навлекать на них несчастья, от которых они только что избавились?

— Вы правы, — проговорил г-н де…. — У вас доброе сердце, а доброта порой бывает сильнее принципов. Но что я скажу брату об этих серьгах?

— О! Скажите, что заказали дубликат! — ответила она. Но тут же опомнилась и, прижав руки к сердцу, сказала: — А впрочем, нет, не надо лжи. Просто давайте забудем о них на время. Да и кто меня в них увидит? Вы ведь знаете, что я больше не выезжаю.

— Дубликат… — повторил он. — Да, именно это я ему и скажу, потому что вы будете, слышите, будете выезжать! Это и есть та радость, которую я прошу вас доставить мне в обмен на мою.

— Я больше не выезжаю, — отчетливо произнесла г-жа де….

— В таком случае верните мне серьги, — приказал г-н де….

— Нет, — ответила она. — Никогда! Пусть они останутся у меня как память.

— Если вы так ими дорожите, — продолжал он, — подумайте о будущем. Вы должны защитить себя и меня. Неужели вы не способны хотя бы на скромную благодарность? Обещайте, что завтра поедете со мной.

— Хорошо, — сказала она. — Обещаю.

— Будьте же благоразумны, — продолжал он, — и взвесьте все хорошенько. Задумайтесь, в какое положение вы ставите меня и своего друга, который хотел лишь одного — оказать вам услугу. Стоит вам появиться в свете в этих бриллиантах, его совесть успокоится, как успокоится и моя. Вы разрешите недоразумение, от которого страдают три человека, но ответственность за которое лежит целиком на вас.

Г-жа де… знала правду. Она знала, почему посланник отдалился от нее, но не могла ни открыться мужу, ни отказаться от украшения. Оно значило для нее слишком много, служа наградой и напоминанием о поцелуях, лучше и правдивее которых у нее в жизни не было ничего. Она согласно кивнула головой, чем г-н де… совершенно удовлетворился. Он уже не стремился переубедить жену, его заботило одно — продемонстрировать посланнику г-жу де… в бриллиантах, подарить которые ей не имел права никто, кроме мужа.

За месяц, проведенный в затворничестве и сердечных муках, здоровье г-жи де… пошатнулось. Г-н де… пренебрег этим обстоятельством и, несмотря на февральский холод, вынудил ее поехать с ним на бал. Она чувствовала невероятную слабость, но именно поэтому старалась держаться особенно прямо, а на лице ее застыло выражение высокомерия. На вечере, устроенном родственниками г-на де… по случаю помолвки сына, она появилась во всем блеске предсмертной красоты. Г-жа де… улыбалась, ее бриллианты сверкали, когда же взгляд ее наткнулся на внимательно наблюдавшего за ней посланника, улыбка ее сделалась еще шире. Ее улыбка, ее бриллианты, но более всего ее утомленный вид произвели на него вызывающее впечатление: она показалась ему надменной, и он не на шутку разозлился. Он решил, что она надела эти бриллианты нарочно, чтобы показать ему, что прошлое перечеркнуто. Он понял, что она смеется над ним. Чуть позже, склоняясь для поцелуя над ее пылающей рукой, он прошептал:

— Я никогда вам этого не прощу, — и тотчас отошел, а ее плотным кольцом окружили другие гости.

Удовлетворенное самолюбие г-на де… привело его в прекрасное расположение духа. Он настроился веселиться до зари и, забыв свою всегдашнюю внимательность, даже не заметил, что его жена рано покинула бал, и продолжал радоваться жизни.

Г-жа де… легла в постель и долго плакала. Она еще не понимала, что из нее уходят все желания, включая желание жить. Одна мысль владела ее сознанием: она навсегда лишилась доверия посланника, сама того не желая, она оскорбила его, потому что не нашла в себе сил расстаться с единственным предметом, который напоминал ей о нем. «Придите! — писала она ему. — Вы меня не поняли. Придите, придите! Если моя мольба хоть что-то значит для вас, придите ко мне, прошу вас, выслушайте меня!» Ее охватило лихорадочное отчаяние, малейшее движение руки вызывало в ней дрожь и отзывалось в сердце болезненным уколом.