Старик говорил торжественно и с таким чувством, что тронул меня. Я встал с места, поднял руку, сложил три пальца, и присягнул, что русский государь не намерен вовсе трогать их веру, и желает им блага, мира, тишины и довольства, а потом обнял старика, и поцеловал его седую голову.

Все с шумом встали с места и, говоря что-то, чего я не понимал, стали обнимать меня. Многие утирали слезы. Из всего понял я только, что меня называли добрым барином (гювагерра) и взывали к Богу (Юмаля). Переводчик не имел времени переводить.

Эта сцена кончилась еще дружественнее., когда я, спросив, что стоит все забранное мною, заплатил за все без торга, и дал целую горсть мелкой серебряной монеты старику для раздачи убогим и калекам от имени русского государя. Старику на память нашей дружбы, я подарил курительную трубку, купив ее тут же у моего унтер-офицера.

После этого показались и женщины, и нас провожали до леса целой гурьбой. Я просил старика зайти ко мне в гости, когда он будет в Куопио, сказав, что мы вместе пойдем в лютеранскую церковь.

После всего, что я узнал о лазутчике, я не позволил ему ехать со мною рядом. Он ехал в замке, т. е. за взводом.

Ночь была светлая, но в лесу было темно, и хотя в этих местах я не предполагал засады, все же соблюдал возможную осторожность. От деревни до мызы было около десяти верст, и я вознамерился отдохнуть несколько часов в лесу, чтоб прибыть на мызу на рассвете. В деревне я нарочно расспрашивал о другой дороге, на Рауталамби, куда пошел Барклай-де-Толли, чтобы рассеять в крестьянах всякое подозрение.

Солнце взошло прекрасно, утро было восхитительное; мыза; выкрашенная светлой краской, красовалась в версте передо мной, и я невольно воздохнул, подумав, что еду не на радость в этот дом, что, может быть, расстрою семейное счастье, будущие надежды!.. Война и дисциплина! Этим двум словам должно уступать всякое чувство и всякое рассуждение!.. Мы въехали на рысях во двор. Ворота были отперты: пастух выгонял стадо в поле. В одну минуту дом был окружен. Спешившиеся уланы стали со стороны сада. Что никто не выйдет из дома, в том я был уверен, потому что ставни и двери тогда только растворялись, когда часовые уже были расставлены.

Я вошел в дом. В зале встретил меня довольно пожилой человек почтенного вида в утреннем сюртуке. "Чему я обязан вашим ранним посещением?" – сказал он мне, по-французски.

Я крайне обрадовался, что не буду иметь нужды в переводчике. "Прошу извинить меня, что беспокою вас, но это делаю не я, а служба…" – отвечал я.

Помилуйте! Я сам служил в военной службе, и знаю хорошо ее обязанности. Но могу ли знать, что вам угодно?

Генерал наш известился, что полковник Фияндт находится в здешних местах, и приказал мне представить его…

Вашего генерала обманули этим известием, – сказал помещик. – Знаете ли вы в лицо полковника Фияндта?

– Я не знаю, но вот этот господин знает, – сказал я, указывая на лазутчика, который стоял позади меня.

– И так он удостоверится, что здесь нет полковника Фияндта. Под этою крышей я, жена моя, две взрослые дочери, два сына, один взрослый и один малолетний, и учитель его. Можете поверить… Только позвольте предуведомить дам: они не одеты…

– Прошу покорнейше!

Помещик вышел, а лазутчик сказал мне, чтоб я позвал в комнаты несколько улан, потому что если полковник Фияндт здесь, то станет защищаться. "Тогда явятся и уланы, – отвечал я, сухо, – сквозь землю не провалится, а вокруг дома часовые.

Через четверть часа все семейство вошло в комнату. Я вежливо всем поклонился, и пошел за хозяином, который повел меня по всем комнатам.

Скажу в нескольких словах, что мы осмотрели весь дом, все людские избы, все хозяйские строения, сад, и шарили по чердакам и погребам, в гумне, даже в конюшне и на скотном дворе, рылись в стене и соломе, и не нашли никаких признаков, чтоб кто-либо укрывался. Все было на своем месте, в обыкновенном порядке. Когда я возвратился в комнаты, на столе был кофе, и меня пригласили сесть вместе с семейством. Я приказал уланам собраться, вывести лошадей за ворота, стать на большой дороге, и прежним порядком кормить лошадей, т. е. размундштучивая через лошадь. Людям я не велел отлучаться от лошадей. Повторяю это в наставление молодым офицерам, которым случится быть в отдаленных командировках в неприятельской земле, и вообще в военное время. Осторжность! – Лазутчик хотел остаться в комнате, я приказал ему выйти.

Удивляюсь, кто мог выдумать, что полковник Фи яндт здесь, что он ранен! – сказал помещик. – Правда, он мой родственник и более еще, он мой искренний друг, но если б он и приехал ко мне раненный, то я проводил бы его немедленно к Сандельсу, и не подвергнул бы опасности быть захваченным. Вы военный человек, следовательно, понимаете всю важность честного слова. Уверяю вас честным словом моим, что полковник Фияндт вовсе не ранен и находится в армии графа Клингспора, что он не был здесь и не будет, пока война чем-нибудь не кончится. Вы можете смело уверить в этом вашего генерала, и, вероятно, официальные известия с театра войны скоро под твердят справедливость слов моих.

– Я исполнил по совести мое поручение; искал, где мне было приказано, не нашел, и дело кончено. Остальное предоставляю моему генералу, – сказал я.

Началась между нами политическая беседа. Это единственное утешение жителей в странах, покоряемых сильным неприятелем. Не будучи в состоянии сопротивляться оружием, жители воюют логикой, когда находят между неприятельскими офицерами людей снисходительных. Я испытал это впоследствии в Германии и Испании. "Если бы я находился теперь в военной службе, – сказал помещик, – то я бы дрался с вами до последней капли крови; но, признаюсь откровенно, что принадлежу к числу тех людей, которые не одобряют упорства и вообще поведения нашего короля и этой войны. Швеция бедна и бессильна, и она должна быть или нейтральной в европейских войнах, или придерживаться искренно сильного союзника. Нашему королю надлежало бы не увлекаться пиитической ненавистью к императору французов, и придерживаться Франции, а если он не хотел держать стороны Франции, то должно было следовать политике России и держаться ее искренно. Вопрос в том: что может сделать одна Швеция, и какую надежду можно полагать на Англию? Англичане обещали сделать высадку в Финляндии, и не исполнили обещания; намеревались помогать нам в Норвегии, и не помогли; прислали несколько тысяч ружей для вооружения наших поселян, и ружья оказались негодными. Вот каковы наши союзники! Как можно бороться Швеции с Россией, и воевать в то же время с Данией? С одной Данией мы бы справились, но Россия непременно подавит нас своею силой, и если император Александр решился твердо отнять Финляндию у нашего короля, то непременно отнимет; в этом я убежден. Но признаюсь также, что мне бы не хотелось быть свидетелем присоединения моего отечества к России, хотя бы это было для нас и выгоднее. Язык, вера, старые законы, обычаи…"

Тут я прервал его: "Но разве император Александр не обещал Финляндии сохранение всего этого? – сказал я, а что он сказал – то верно! Ничто не изменится в нравственном состоянии Финляндии, а что изменится, то к лучшему и по вашему же желанию. Вся разница в том, что вам не надобно будет ездит, по делам вашим за море.

– Будущее известно одному Богу, – сказал помещик, – а с настоящим каждому больно расстаться, если оно было не слишком тягостно. Предки наши были шведами, и мы б хотели остаться тем же, чем были они… Впрочем, да будет воля Божья! В доказательство, что я не предвижу счастливого для нас конца этой войны, вот сын мой, которому я не позволил вступить в военную службу…

Молодой, прекрасный собою человек покраснел, и сказал: "Я и теперь сожалею об этом!" Я дружески пожал руку молодому человеку, примолвив: "Вы делаете честь себе вашими чувствами, а русскому офицеру вашею откровенностью". Я заметил, что моя выходка понравилась всему семейству и даже молодому патриоту.