До моргов и пропавших, они додумались сами. И бдят там, в оба, — так что ничего мимо них не пройдет… И если сыскарь им больше не станет нужен, дадут понять. Горячее с печки предлагать перестанут… Значит, у них пока ничего нет.

Напротив раскинулся дачный поселок, но приближался вечер среды, и на остановке никого, кроме их «джипа» и их самих, не было. Не было и автобуса.

— Черт знает что, — сказал Вадик, — как народ все это терпит. Такой бардак развели с общественным транспортом, что хотят, то творят…

Это он прочитал расписание, где было написано, что автобус должен ходить каждые сорок минут.

Они ждали полтора часа.

Так что Гвидонов уже пожалел, что легкомысленно отказался от горячего.

У водителя нашелся пакет со вчерашними пончиками, порядком зачерствевшими, но их было много, — вот этими пончиками они полтора часа и питались.

Вадик, не выдержав сухомятки или из почтения к следствию, но подошел к Гвидонову и негромко сказал:

— Владимир Ильич, вы только не ругайтесь, давайте я в два счета, туда и назад, махну через забор, все равно там народа нет, нарву помидоров, огурцов, лука, редиски какой-нибудь, хоть перекусим, как люди.

Если честно, идея была отличная, — голод, не тетка, — но иерархия не позволила поддаться соблазну.

— Нет, — сказал Гвидонов, и развел руками.

— Понимаю, — сказал Вадик сочувственно, — но, может, я так, без разрешения?

— Нет, — сказал Гвидонов.

Так и ели одни пончики, до самого автобуса.

Странно все-таки устроен этот мир, думал Гвидонов, поедая очередной. Думал равнодушно как-то, словно констатировал очередной факт, который встретился ему на пути, — и Вадик, почти душка-мужик, и водитель не пожалел своего пакета, и горячее им предлагали, и нравятся они ему, как родные, а случись что, этот Вадик перекрестится, но пошлет ему, Гвидонову пулю в лоб, если прикажут. Рука не дрогнет… И найдет себе оправдание, как находят себе железное оправдание все, кто посылал кому-нибудь другому пулю в лоб.

Такой вот забавный фактик об устройстве этого мира.

Они сели в автобус, тот неспешно тронулся, следом за ним, почетным эскортом, двинулась их машина.

Рыбак, скорее всего, стоял, — в воскресенье вечером автобусы битком. Спокойно курил, спокойно разговаривал на остановке, и здесь спокойно расположился и спокойно смотрел в окно… Так бывает, когда никого не убил, а просто наткнулся случайно на еще свежего покойника. Наткнулся, и сделал ноги, чтобы быть от него подальше. По пути его вырвало, от новизны зрелища… Логично? Весьма.

Но отсюда следует, что никакого груза при рыбаке не было. Груз остался при фельдъегере… Но тогда бы не понадобился он, Гвидонов… Но он — понадобился. Значит, не было груза и при покойном… Может, вообще ничего, тогда, не было? Никакого груза?

Сплошная туфта. Егерь пустил себе пулю в голову. Зачем? Если при нем ничего не было?.. И — второй выстрел?

Опять — нет…

Груз — был.

Автобус, переваливаясь боками, преодолел мост через речку, и прибавил скорости.

Слева показался самый настоящий замок. С башенками, крепостной стеной, с часовым, в кирасире и с алебардой через плечо, ходившим по этой стене.

— Смотрите, Владимир Ильич, — живут же люди.

Гвидонов смотрел, — зрелище, на самом деле, было весьма забавное. Почти эротическая фантазия, воплощенная в жизнь, какого-то супернового русского.

— Не знаешь, чье это?

— Откуда.

— Пришел же кому-то в голову такой бред.

— А мне нравится. Вы извините, конечно, — я люблю все средневековое.

— У меня школьный приятель есть, он с пятого класса яхтами увлекался: в альбомах рисовал, вырезал из журналов картинки, у него все стены в комнате были этими яхтами обклеены. Потом покупал модели, знаешь, есть такие модели, которые нужно собирать. Вот он их собирал днями и ночами, — родителей достал… Потом стал в яхт-клубе подрабатывать, — приезжает и рассказывает, какие они там красивые… Потом школу закончил и про яхты эти забыл… Мы как-то недавно сидели с ним за бутылкой, он мне говорит: иду мимо магазина, где яхты продают, — и так, и по образцам, и по картинкам, выписывают из Европы. Захожу, — любую могу купить, денег теперь хватит… Только, зачем?

Владик ради приличия хохотнул, поскольку подумал, что Гвидонов рассказал что-то остроумное, но не очень, — поскольку ничего не понял.

Опять в кармане запищало.

Нежели ужин? — растрогано подумал Гвидонов, доставая из кармана телефон.

— Владимир Ильич? — услышал он казенный голос.

— Да.

— Дежурный по Управлению. Вас просят срочно прибыть на рабочее место. Как поняли?

— Понял. Буду.

Вот так всегда. На самом интересном месте…

— Тормози автобус, — сказал Гвидонов, — возвращаемся в Москву.

Нужно было отдать Суровцеву папку с «делом», — он, наверное, без нее извелся.

— Сначала к вам в офис, потом подкинете меня на работу. Идет?

— Есть, — ответил водитель.

Вопросов ни он, ни Владик не задавали. Служивые люди, — раз надо, так надо. Что нужно объяснить, объяснят и без вопросов…

Хорошие все-таки машины строят на гнилом западе, сырьевым придатком которого мы являемся. Приятно катить под негромкую негритянскую музыку по неровному шоссе, но со скоростью за сто двадцать, и взирать по сторонам вальяжно не то на будущую Боливию, не то на грядущий Парагвай. Если бы не чудовищный ядерный арсенал, во всех его проявлениях и вариациях, давно бы уже Дальний Восток стал китайским, Урал — узбекским, а черноморье поделили бы турки с англичанами. А так — держатся остатки империи, по-прежнему высятся нехилым колоссом, но, как и прежде, на глиняных ногах.

Приятно так же, посматривая на окрестности, ощущать себя частью великой страны и не менее великого народа. Гвидонов давно подметил это ничем не объяснимое свойство русской души: стоит ей только сесть в какой-нибудь «Мерседес» или «Опель» покруче, как к ней тут же начинает приходить чувство родины, частью которой она тут же себя начинает ощущать.

Бороться с этим патриотизмом бесполезно, — его нужно приветствовать… Поскольку патриотизм объединяет и сплачивает нацию… Едешь вот так, патриотом, в «джипе», и хочется рассказывать этому народу истории, как при помощи лома и какой-то матери русский человек мог бы, в случае чего, покорить Луну, обогнав при этом рафинированных, запутавшихся в кнопках и клавишах, америкашек…

Через тридцать две минуты въехали в черту Москвы, включили негромко сирену и засветили синюю «мигалку» на крыше.

— У нас дешевый бензин, — сказал водитель. — Будь моя воля, я бы сделал его раз в пять дороже, дороги бы нормальными стали.

Но сирены и «мигалки» побаивались, так что по московским улицам продвигались довольно быстро.

Пока не выбрались на Садовое Кольцо, — там с этими сиренами и мигалками была чуть ли не каждая четвертая машина, и все куда-то хотели спешить. Водитель старался доехать побыстрей, но Гвидонову торопиться было некуда. Всяких срочных вызовов в Управление он пережил достаточно, и каждый раз потом оказывалось, что это плохое настроение у начальства.

Недалеко от Добрынинской стал заметен черный дым, поднимавшийся в глубине кварталов. Немного в стороне от него, отражаясь в последних лучах заходящего солнца красным пятном, висел пожарный вертолет.

— Где-то рядом с офисом занялось, чуть-чуть левее.

Гвидонов уже смотрел на этот дым, но он не показался ему таким невинным. Иногда он верил предчувствиям, когда они совсем его доставали, а это, насчет ответного шага неведомого противника, преследовало второй день… Поджег, — но очень уж это доморощенно, несерьезно, и не соответствовало значимости произошедшего момента.

Поворот на Стрешнева был перекрыт милицией, — два гаишника, поставившие свою машину поперек улицы, — отгоняли всех, кто хотел сюда свернуть.

Водитель вопросительно взглянул на Гвидонова.

— Давай к ним, — сказал он, — узнаем, в чем дело.

Вид «джипа» с мигалкой, и Гвидоновское удостоверение произвели свое действие.