Х.: Я помню, как его жена, Бетти, рассказала мне однажды, что один парень все изумлялся: “В жизни никогда раньше куклу не одевал!” То ли Кристи, то ли Рокси попросила его одеть кук­лу.

Кроме гостиной, на первом этаже была еще и столовая, где на обеденном столе всегда лежала гора материалов для журна­лов, которые он с женой редактировал. За ней располагался маленький кабинет — то ли три на три, то ли три с половиной на три с половиной метра, с двумя или тремя стульями, его письменным столом и несколькими книжными шкафами.

У

.: Помню, даже когда мы там были только вдвоем, развер­нуться было негде.

Х.: Ему нравилось, чтобы люди находились достаточно близ­ко и он мог протянуть руку и прикоснуться к ним — он сам это говорил. Разговоры с ним, при работающем кондиционере, ла­ющей на улице собаке, орущей на детей жене — все это созда­вало особый фон. И эти часы, все тикающие, тикающие, ти­кающие у него над столом.

У

.: Это было очень характерно для него. Он не считал, что для лечения гипнозом или чем-то еще требуется стерильная, звуконепроницаемая среда.

Х.: Еще о наших встречах: мы обычно останавливались в гос­тинице в центре города, проводили с Эриксоном час между встречами с пациентами, затем возвращались в гостиницу, рас­шифровывали то, о чем он говорил, пересматривали заплани­рованные заранее вопросы, затем возвращались и проводили еще один час с ним. Так проходила вся неделя.

У

.: Это точно, мы все время составляли планы и все время меняли их, так как он никогда их не придерживался.

Х.:

Он предпочитал рассказывать нам то, что, по его мне­нию, было нам полезнее того, о чем мы спрашивали.

У.: Обычно это как-то касалось наших вопросов и наших пла­нов, но не было тем, что можно назвать прямым ответом.

Х.: Его манера говорить оставляла неясным, рассказывает ли он о тебе лично, или о том или ином интересующем его случае, или же он объясняет тебе природу феномена. Скорее всего, од­новременно и то, и другое, и третье. Он рассказывал нам по­трясающие случаи из практики.

Размышляя над этим, я недавно прослушивал записи наших бесед и думаю, что нашел первое упоминание о терапии тяже­лым испытанием. Раньше мы с тобой ни о чем подобном не слыхали. Один человек, диктор телевидения, впадал в панику, когда приходило время идти к микрофону. Он минут пятнадцать задыхался, пытаясь восстановить дыхание, а затем вставал и на­чинал говорить. Эриксон познакомил его с теорией энергии и излишков энергии и дал ему задание выполнять приседания каждый раз, когда тот волновался. Затем он поручил ему в день, когда тот испытывал приступ волнения, подниматься сре­ди ночи и приседать. Мы думали, что это просто какая-то хох­ма. Позднее я опробовал этот прием в своей практике, и оказа­лось, что он очень эффективен. Но мне кажется, это было пер­вое упоминание о подобном лечении, и Милтон рассказал о нем мимоходом — не так, как он рассказывал о более старых разработанных им процедурах.

У.: Мне не кажется, что это было первое упоминание о тера­пии испытанием. По-моему, первым был случай со стариком с бессонницей, который должен был просыпаться среди ночи и убирать дом.

Помню, когда я впервые услышал об этом, как и о многом другом, от Милтона, я заметил у себя такой забавный случай “двойной связи”. С одной стороны, я считал это безумно инте­ресным, и что-то в этом должно, определенно, было быть. Но я все не мог сообразить, что же это, черт возьми, потому что все это было так непохоже на то лечение, о котором я привык слышать.

Х.: Вот что для меня очень в

ажн

о — контраст, который со­ставляла его работа всему тому, о чем мы знали. Мы обучались психотерапии у многих людей, прочли массу литературы по дан­ному вопросу, старались изучить ее досконально, — но то, что делал он, было столь необычно, что с трудом поддавалось ос­мыслению. Сейчас в это даже не верится, потому что многие тогдашние новшества ныне кажутся очевидными. Но в то вре­мя... А прокручивать старые записи и слышать, как мы смея­лись, когда он делал что-то особенное — то, что сейчас кажет­ся вполне обыденным...

У

.: Да и сейчас еще бывает: я читаю или слышу о некоторых случаях из его практики и чувствую, что начинаю улавливать то, что раньше не мог понять.

Х.: В разговоре он касался множества вещей, о которых, стоило его попросить, рассказывал подробно и глубоко. Но если вопроса не возникало, вскользь упомянутое так и остава­лось вскользь упомянутым. Не помню, рассказывал ли я тебе об этом случае. Возможно, мы его не обсуждали. Помнишь исто­рию об одной паре — муж и жена страдали энурезом, нашли друг друга, поженились и стали мочиться в постель уже совмест­но? Так вот, он дал им задание каждый вечер становиться на колени в постели, специально мочиться в нее, а затем ложить­ся спать в эту мокрую постель — и так тридцать дней подряд. Однажды, мимоходом, не помню почему, я спросил у него: “Но почему на коленях?” И он ответил: “Да они верующие. Они в любом случае каждый вечер перед сном молились, стоя на коленях”. Так что даже это было спланировано. Он мог зас­тавить их встать на кровать или что-то еще сделать.

У

.: Да, я в том же ключе вспоминаю его случай с женщи­ной, которую он заставил сесть на своего распоясавшегося ре­бенка. Я понял только после его второго или третьего рассказа об этом, что женщина переживала по поводу своей полноты, и это задание, ко всему прочему, как бы говорило ей: “Твой из­лишний вес порой может быть полезен”.

Х.: То есть превращение недостатка в достоинство.

У

.: А я не заметил этой тонкости ни в первый раз, когда слу­шал эту историю, ни во второй.

Х.:

Он работал так насыщенно, каждая деталь становилась столь важной — если как следует вникать в эти детали. Не бу­дешь вникать, даже не заметишь, насколько они важны.

Работая по проекту Бейтсона, мы интересовались параллеля­ми между гипнозом и шизофренией. Поскольку есть много об­щих черт у шизофреника и загипнотизированного человека, нам было интересно, можно ли внушить шизофрению подобно гип­нотическому состоянию и похожи ли эти состояния? Мы были первыми, кто изучал гипноз с Эриксоном, и постепенно нача­ли осознавать, что соприкоснулись с новой школой психотера­пии, неизвестной нам. И именно тогда начали вникать в то, как он лечил людей.

По-моему, когда я стал практикующим гипнотерапевтом, мы с тобой вели занятия.

У.: Да, и довольно долго, организовывали тренинги по гип­нозу.

Х.: Я изучил гору материала о том, как гипнотизировать лю­дей, но когда приступил к реальному лечению, увидел, что знать и уметь — совершенно разные вещи. Это был совсем иной вид гипноза, и я отправился к Эриксону, чтобы понять, в чем тут дело.

У.: Да, тогда-то и возник у тебя старый трудный вопрос: “А теперь, когда вы в трансе, — что вы делаете?”

Х.: Мысль о том, что научный гипноз и гипноз клинический необязательно взаимосвязаны, до встречи с ним не приходила мне в голову. Он тогда проводил еженедельные вечера гипноза в Фениксе.

У

.: Да. Я был, по крайней мере, на одном из них.

Х.: Помню, что именно там мы записывали Рут.

У

.: Верно. Тот случай, о котором мы детально расспросили его, чтобы написать статью с комментариями об индукции транса.

Х.: Думаю, это была первая работа о гипнозе, в которой шаг за шагом прослеживается весь процесс гипнотического взаимо­действия. После этого появились подобные статьи и о терапии. Но наша была первой. Он все время удивлял нас тем, что де­лал. По нашему мнению, его методы всегда чем-то отличались от принятых в то время.

Помнишь самый необычный случай, который ты тогда услы­шал от него? У него была клиентка, психотик, — учительница, над головой которой парил молодой человек. Эриксон уговорил ее поместить этого молодого человека в шкаф в своем кабинете, чтобы он не мешал ей учить детей. Через некоторое время, ког­да женщина собиралась уезжать из города, она спросила: “А что, если в другом городе у меня будут приступы психоза?” И он сказал ей: “Тогда вы поло

жи

те их в почтовый конверт и при­шлете мне”. И она присылала ему свои приступы в почтовых конвертах. Думаю, это был один из самых необычных случаев, о которых он мне когда-либо рассказывал.