Я знакомилась с механизмами повседневной жизни, сопровождая Джи-Джи, когда та ездила по делам. Я стала следовать за ней, как утенок за уткой, сопровождала ее всегда, когда у меня хватало на это сил. Кто бы мог предположить, что поездка в прачечную может стать прекрасным реабилитационным упражнением? Проведя некоторое время дома за сортировкой грязной одежды на светлую и темную, мы аккуратно упаковали ее в специальные мешки. Приехав в прачечную, мы загрузили эти мешки в стиральные машины. Джи-Джи вручила мне монету в четверть доллара, а затем еще одну в пять центов и еще одну в десять. Я понятия не имела, что такое деньги, и это был очередной урок. Как я уже отмечала, клетки моего мозга, отвечавшие за математические способности, больше не работали, поэтому первая попытка иметь дело с такой абстрактной вещью, как деньги, представляла собой жалкое зрелище. Когда Джи-Джи задала мне вопрос: "Сколько будет один плюс один?" ― я какое-то время молчала, исследуя содержимое своей памяти, после чего ответила: "А что такое один?" Я не понимала даже, что такое числа, не говоря уже о том, что такое деньги. Мне казалось, что я попала в другую страну, не имея ни малейшего представления о местной валюте.

Словно ребенок, я все время пыталась подражать Джи-Джи. Все машины закончили стирать почти одновременно, и вот, хотя только что мне было нечем заняться, у меня уже была куча дел. Для начала нам нужно достать одежду из машин. Затем, прежде чем загружать ее в сушилки, нужно отделить тяжелые вещи от легких. Джи-Джи по ходу дела объясняла мне стратегию. Для меня с моим уровнем энергии работа со стиральными машинами была переносима, но, честно признаться, эффектный финал, связанный с сушилками, требовал большего, чем позволяли мои когнитивные способности. Я была не в состоянии исполнять "танец сушки", доставая сухие вещи из работающей сушилки и закрывая дверцу достаточно быстро, чтобы ее барабан не переставал вращаться. Я была в смятении и в отчаянии, и мне хотелось заползти в нору, спрятать голову и зализывать раны. Кто бы мог предположить, что стирка способна вызвать у человека такую панику?

Стремительно приближалось Рождество, и Джи-Джи пригласила мою подругу Келли провести его вместе с нами. Мы втроем украсили квартиру. В сочельник мы нашли небольшую елочку, а в день Рождества поужинали в ближайшем ресторане Denny's. Это было самое простое и вместе с тем самое насыщенное Рождество из всех, которые мы с Джи-Джи провели вместе. Я была жива и шла на поправку, а все остальное не имело значения.

День Рождества был радостным, но через два дня мне предстояло вернуться в Массачусетскую больницу общего профиля, где мне должны были вскрыть голову. Я чувствовала, что до операции нужно сделать еще две вещи. Одна из них была психологического, а другая ― физического свойства Мои речевые способности постепенно восстанавливались, и было важно поблагодарить те сотни людей, которые присылали открытки, письма и цветы Я хотела сообщить им, что я в порядке, поблагодарить их за любовь и сказать, чтобы они продолжали молиться за меня в связи с тем, что мне предстояло. Люди со всей страны вносили мое имя в списки молитв за здравие везде, от списков местных церквей до папского списка в Риме. Я чувствовала, что ко мне со всех сторон обращена безмерная любовь, и хотела поделиться благодарностью, пока у меня оставались хоть какие-то речевые способности.

Самая большая опасность, связанная с операцией, состояла не только в утрате речевых функций, которые мне удалось восстановить, но и в потере самой возможности когда-либо научиться свободно владеть языком. Поскольку сгусток крови размером с мяч для гольфа примыкал к волокнам, соединяющим оба речевых центра левого полушария, не исключено было, что операция вообще лишит меня речевых функций. Если хирургам пришлось бы удалить часть здоровых тканей мозга, производя резекцию АВМ, следствием этого могла стать окончательная потеря речи. Я так далеко продвинулась в восстановлении, что сама возможность такого регресса приводила меня в ужас, но в глубине я знала, что, каким бы ни был исход операции, лишусь я речи или нет, я все равно останусь собой, и мы начнем сначала.

Хотя мои попытки писать, пользуясь ручкой, и читать проваливались самым жалким образом (левое полушарие ― правая рука), я сумела, сидя за компьютером, набрать простое письмо (оба полушария ― обе руки), отражавшее поток моих мыслей. У меня ушло немало времени на то, чтобы напечатать письмо двумя пальцами, но худо-бедно связей сознания с телом хватило, чтобы это сделать. Самым интересным было то, что, когда я закончила набирать письмо, оказалось, что я не могу прочитать то, что только что написала (левое полушарие)! Джи-Джи подредактировала письмо и разослала его вечером в день операции, сопроводив рукописным пояснением. С тех пор как я восстановилась, я слышала о многих людях, перенесших инсульт, которые, хотя и не были способны говорить (левое полушарие), могли подписывать письма (оба полушария). Я не устаю поражаться стойкости и изобретательности нашего прекрасного мозга, которые он проявляет в поисках средств общения!

Я целыми днями работала над тем, чтобы сделать тело достаточно сильным, способным перенести предстоящий ему удар операции. Но оставалось еще одно задание, которое я хотела выполнить, прежде чем класть голову под пилу. В пяти минутах ходьбы вверх по улице от моего дома находился Феллсуэй ― великолепный участок леса, на территории которого было два озерка, похожих на горные. Этот Феллсуэй был для меня волшебной страной. Почти каждый день я отдыхала там после работы, бродя по тропинкам среди сосен, и редко встречала хоть кого-то. Там я и пела, и плясала, и молилась. Это место было для меня священным и давало возможность общаться с природой и молодеть душой.

Перед тем как ложиться на операцию, мне отчаянно хотелось еще раз взобраться на крутой скользкий склон, ведущий в Феллсуэй. Я мечтала постоять на гигантском валуне, раскинуть руки на ветру и почувствовать, как пополняются запасы моих жизненных сил. За день до операции в сопровождении Келли я медленно поднялась на этот склон, осуществив мечту. Стоя на валуне и глядя на огни Бостона, я качалась на ветру и дышала глубоко и размеренно, набираясь сил. Что бы ни сулила мне предстоявшая операция, во мне дышала жизненная сила триллионов здоровых клеток. Впервые после инсульта я почувствовала в теле достаточно сил, чтобы перенести предстоящую трепанацию черепа.

27 декабря 1996 года в шесть утра в сопровождении Джи-Джи и Келли, которые поддерживали меня с двух сторон, я прошествовала в Массачусетскую больницу общего профиля, где мне должны были сделать операцию на мозге. Когда я рассуждаю о смелости, я вспоминаю это утро.

С раннего детства у меня были длинные светлые волосы. Мои последние слова перед операцией, сохранившиеся в памяти, были сказаны доктору Огилви перед тем, как он начал вкалывать мне какие-то препараты: "Слушайте, доктор, мне 37 лет, и я не замужем. Пожалуйста, не делайте меня совсем лысой". На этой мажорной ноте он сделал мне общий наркоз.

Джи-Джи и Келли были очень встревожены продолжительностью операции. Только ближе к вечеру им наконец сообщили, что меня перевели в послеоперационную палату. Когда я пришла в себя, я поняла, что чувствую себя по-другому. Мои ощущения снова стали яркими, мне было весело. До этого момента все мои эмоции были довольно ровными. Я наблюдала за окружающим миром, но в эмоциональном плане воспринимала его довольно отстраненно. С тех пор как у меня случилось кровотечение, мне не хватало той детской восторженности, которой я отличалась раньше, и я почувствовала облегчение, что снова стала собой. Я знала: что бы ни сулило мне будущее, я смогу войти в него с радостью в сердце и все у меня будет хорошо.

Вскоре после того, как я пришла в себя после операции, я обнаружила, что левая треть головы у меня выбрита. Девятидюймовый шрам в форме перевернутой буквы U (три дюйма вверх перед ухом, три дюйма назад над ухом и три дюйма вниз за ухом) был закрыт огромным лоскутом марли. Как мило со стороны доброго доктора, что он оставил волосы на правой стороне головы! Как только Джи-Джи оказалась рядом, она тут же выпалила: "Скажи что-нибудь!" Она, разумеется, больше всего боялась, что хирургам пришлось удалить часть нейронов речевых центров и это вызвало у меня немоту. Я смогла тихим голосом что-то ей сказать. Мы обе залились слезами. Операция увенчалась полным успехом.