— Драгоценнорожденному Сняю пора на покой… пока с ним не случилось чего-нибудь непоправимого, — осторожно проговорил я, рискнув напомнить: — Ваша милость обещали похлопотать о судьбе ничтожного Юйхуаня…

Военачальник состроил страдальческую гримасу:

— Будет тебе аудиенция. Только не корчи из себя торжествующего умника, их без тебя полно. Хорошо, признаю, я погорячился. Я не привык к такой жизни, какую ведут здесь, в Сяньляни. Я был слеп и многого не понимал. Тебе известен кто-нибудь, достойный занять место почтенного старца Сян Иня, когда тот удалится на заслуженный покой?

— Его племянник, господин Мин Хоу, столоначальник ведомства добрососедских отношений, — после подобающего размышления предложил я. — Звезд с неба не хватает, однако ж исполнителен, знает свое дело и будет предан новому государю.

— И у тебя с ним наверняка что-то есть, — хмыкнул Чэн Лян. Я принял вид смертельно оскорбленной невинности. Чудо, мой намек подействовал. Господин военачальник с превеликой неохотой вытолкнул из себя: — Извини. Сам знаешь, от сплетен во дворцах никуда не денешься. Говоришь, достопочтенный Хоу? Присмотрюсь к нему получше. Но если ты соврал или опять напустил туману — пеняй на себя!

— Разумеется, — кивнул я.

Надо отдать ему должное, Чэн Лян не бросал слов на ветер. Он выполнил обещанное. Спустя две седмицы я, вкупе с прочими придворными, получил высочайшее дозволение присутствовать в Зале Церемоний при выходе Фэн-ди к верным подданным. Сомневаюсь, что император обратил внимание на мою ничтожную персону. Зато прочие господа и дамы меня заметили (хотя я скромно старался держаться позади всех) — и сделали надлежащий вывод: Юйхуаню разрешено вновь показываться при дворе. Следующим же днем меня ожидало сразу несколько приглашений к обеду, фрейлины принцессы Фэй улыбались из-за вееров куда любезнее и многозначительнее, а драгоценнорожденный Мин Хоу сменил своего престарелого дядюшку на посту управляющего департаментом. Не сказал бы, что его признательность за хлопоты не ведала границ, но благодаря его щедрости моя шкатулка с украшениями изрядно пополнилась. Почтенный Сян Инь, насколько мне известно, отставку свою воспринял с преизрядным огорчением — хотя в милости своей император щедро вознаградил Сяня на прощание — и теперь пребывает в телесной скорби.

Все вышесказанное, дорогая Сяо, отнюдь не означает, что я простил военачальнику Левого Крыла его грубость и попытки запугать меня. Отнюдь. Я убедительно доказал Чэн Ляну выгодность моего присутствия в императорском дворце — и не собирался отказываться от своих замыслов. Я даже завязал с доблестным Чэном некое подобие дружбы, ведь это подарило мне бесценную возможность узнать его поближе. Может, в его золотой броне сыщется пара-другая трещинок?

В садах Сяньляни цветут зимние сливы. Удивительнейшие из растений! Осенью они, как и положено, сбрасывают листья, а первый снег встречают крохотными алыми звездочками на тонких черных ветвях. Длится цветение недолго, всего два или три дня, потом сливы погружаются в оцепенение до прихода весны и наступления солнечных дней. Поэты вечно изощряются в описании падения огненных лепестков на снег — мол, этот еле различимый ухом звук похож на шелест шагов уходящей навсегда возлюбленной, на шепот танцующих призраков, на перезвон замерших водяных струй…

Полагаю, единственно верные слова удалось подобрать тебе, несравненная Сяо — безыскусно сравнив облетающие цветы сливы с днями нашей жизни. Ты никогда не гналась за изысканными метафорами, ибо тебе был дарован строгий талант видеть людей, вещи и события во всей их гармонии. Жаль, что немногие смогли по достоинству оценить твою способность заключать сложное в простые строки.

Цветущая слива и поэзия. Я заговорил о них, ибо два этих предмета имеют непосредственное отношение к моей судьбе. Которую теперь вполне можно назвать незавидной. По собственной неосторожности я едва не утратил все, чего сумел добиться. Все оттого, что я ошибочно возомнил себя пребывающим в безопасности. Я появлялся при дворе и посещал знакомых, прежних и новых. Стремился упрочить нить, что соединила меня и господина Мин Хоу. К моей величайшей радости, он больше не тащил меня на ложе, заботясь о своем добром имени и титуле. Наши встречи теперь проходили не в уединении, но в присутствии домочадцев и знакомых почтенного Хоу. Один из которых с безупречной вежливостью пригласил меня на совместное любование цветением треклятой сливы в садах под восточной стеной императорского дворца. Добавив, что завтрашняя ночь будет последней возможностью узреть наяву редкостное чудо природы. Стоит ветрам подуть чуть сильнее, и зимние сливы утратят свою призрачную красоту.

Имя этому сладкоречивому господину было Цзян Лун. За глаза его украдкой именовали Таящимся Драконом. Происходил он из почтенной семьи, уже которое поколение обретающейся близ Золотого трона. При покойном императоре почтенный Цзян был одним из многих, при новом правителе — просиял звездой на небосклоне, заполучив титул распорядителя церемоний. Он был хорош собой, мне безмерно льстило внимание такого человека. Впрочем, я принял бы его приглашение, даже если бы он напоминал обликом гнилую тыкву и страдал проказой. Мы с тобой, милая Сяо, понимаем — есть такие предложения, от которых людям нашего положения никак невозможно отказаться.

Посему я извлек из сундука лучшие из нарядов, уложил волосы и, украдкой проклиная сыпавшийся с небес за шиворот мелкий снежок, отправился на встречу с Драконом. Созерцать падающие лепестки, потихоньку стуча зубами от холода. Помня о том, что в грядущей беседе надлежит трижды подумать, прежде чем открывать рот. Постараюсь казаться благовоспитанной невинностью, это сбивает с толку.

В заснеженном саду было удивительно тихо и призрачно-светло. Застывшие деревья причудливых очертаний, осыпанные изморозью вечнозеленые туи, беседки, такие очаровательные и уютные летом, а сейчас напоминавшие приземистые каменные грибы. Мы с господином Цзяном совершили неспешную прогулку по извилистой пустынной аллее, искрящейся тысячами крохотных огоньков. Он прочел весьма подходящую к ситуации «Внимая завываниям метели», я ответил импровизацией, показавшейся мне весьма удачной. Дорожка вывела нас к старой сливе, корявой и разлапистой, уже почти утратившей свой причудливый наряд из крохотных багровых цветов. Цзян Лун нагнулся и подобрал пригоршню лепестков, уже подмерзших и съежившихся. Растер между ладонями, вдохнув едва уловимый горьковатый запах. Я хотел отпустить какое-нибудь остроумное замечание касательно аромата облетевших лепестков. Даже приоткрыл рот, но господин Цзян Лун повелительным жестом поднятого пальца остановил меня. Я послушно замолчал.

Лепестки беззвучно падали на голубоватый снег, сияла луна, издалека доносился городской шум, оттеняя безмолвие сада. В кои веки мир показался мне исполненным гармонии и совершенства — пока господин Лун не положил мне ладони на плечи. Под их тяжестью я невольно присел, ощутив, как леденеет кровь в жилах. Я всей шкурой чуял, что эта милая прогулка не кончится для меня добром — и это время пришло.

— Встань на колени, — сказал мне человек по прозвищу Таящийся Дракон. — Займи свой болтливый рот тем делом, для которого он воистину предназначен. А уши держи открытыми, потому что мне надлежит говорить, а тебе — слушать и запоминать.

— Но… — растерянно заикнулся я.

— Что я сказал? — повторил Цзян Лун с той же равнодушно-ленивой интонацией. Пугавшей меня куда больше, если бы он орал, угрожал мне жестокой расправой, башней Пенсюнь или изгнанием из столицы. Он был неодолимой силой, которой я не мог противопоставить ровным счетом ничего. Только смирение и покорность.

Стоять на коленях в снегу, пусть и неглубоком, было зябко и холодно. Подол одежды немедленно намок и заиндевел, морозные струйки поползли вверх по ногам. Мой рот был занят ублажением нефритового жезла господина Луня. Его пальцы больно и жестко дергали меня за волосы, разрушая прическу и задавая угодный ему ритм. Его голос звучал у меня высоко над головой: