Я прочел рассказ от начала и до конца. Я читал медленно, в приступе отвращения впиваясь пальцами в подушку. Как только я закончил, Говард выхватил у меня рукопись. Не иначе как заподозрил, что мне захочется изорвать ее в клочки.

— Ну и как тебе оно? — ликующе воскликнул он.

— Пакость неописуемая! — ответствовал я. — Ты вторгаешься в запретные сферы разума, куда врываться не след.

— Но ты согласишься, что кошмар я живописал убедительно?

Я кивнул и потянулся за шляпой.

— Так убедительно, что я просто не в силах здесь оставаться и обсуждать его с тобой. Я намерен идти пешком, куда глаза глядят, всю ночь, до утра. Идти, пока не вымотаюсь настолько, что не смогу больше ни думать, ни вспоминать, ни тревожиться.

— Это воистину великий рассказ! — прокричал Говард мне вслед, но я, не ответив ни словом, спустился вниз по лестнице и вышел из дома.

Было уже за полночь, когда зазвонил телефон. Я отложил в сторону книгу и снял трубку.

— Алло. Кто это? — осведомился я.

— Фрэнк, это Говард! — Голос моего друга срывался на пронзительный визг. — Приезжай как можно скорее. Они вернулись! И, Фрэнк, знаменье бессильно! Я попробовал к нему прибегнуть, но гудение лишь усиливается, и неясная фигура… — Голос Говарда оборвался.

— Мужайся, друг! — едва не заорал я в трубку. — Не дай им заподозрить, что ты испугался. Осеняй себя крестным знаменьем снова и снова. Я сейчас буду.

Вновь послышался голос Говарда: теперь он почти хрипел.

— Фигура проступает все яснее, все отчетливее. А я ничего не в силах поделать! Фрэнк, я разучился креститься! Я утратил все права на защиту знаменьем! Я сделался жрецом дьявола. Этот рассказ… мне не следовало его писать!

— Покажи им, что ты не боишься! — закричал я.

— Я попытаюсь! Попытаюсь! О боже мой! Эта фигура…

Я не стал ждать, что будет дальше, а схватил в панике шляпу и пальто, сбежал вниз по лестнице, выскочил на улицу. Уже на тротуаре на меня накатило головокружение. Я вцепился в фонарный столб, чтобы не упасть, и яростно замахал рукой проезжающему такси. По счастью, водитель меня заметил. Машина притормозила, я доковылял до нее и забрался внутрь.

— Быстро! — закричал я. — Бруклин-Хайтс, дом десять.

— Да, сэр. Холодная ночка выдалась, верно?

— Холодная! — взревел я. — То-то будет холодно, когда нагрянут они! То-то будет холодно, когда они начнут…

Водитель недоуменно воззрился на меня.

— Все в порядке, сэр, — заверил он. — Сейчас доставим вас домой в лучшем виде, сэр. Бруклин-Хайтс, вы сказали, сэр?

— Бруклин-Хайтс, — простонал я и рухнул на сиденье.

Такси понеслось вперед, а я пытался не думать об ожидающем меня ужасе. И в отчаянии хватался за соломинку. Чего доброго, думал про себя я, Говард временно помешался. Как могли ужасные твари обнаружить его среди миллионов людей? Быть того не может, чтобы они его нарочно разыскивали. Быть того не может, чтобы они намеренно выбрали его среди столь многих. Он слишком ничтожен; все мы слишком ничтожны. Эти твари — неужели они станут ловить людей на удочку или тралом? Но ведь Генри Уэллса они отыскали! Как там сказал Говард? «Я сделался жрецом дьявола». А может, жрецом этих тварей? Что, если Говард и впрямь стал их жрецом на Земле? Что, если благодаря написанному рассказу он стал их жрецом?

Эта мысль терзала меня как ночной кошмар; я упрямо гнал ее прочь. У Говарда достанет храбрости, чтобы им воспротивиться, думал я. Он покажет им, что не боится.

— Вот мы и приехали. Вам помочь подняться, сэр?

Такси притормозило, я застонал, осознав, что вот сейчас войду в дом, который, возможно, станет мне могилой. Вышел на тротуар, вручил водителю всю наличность, что была при мне. Тот потрясенно вытаращился на меня.

— Вы дали мне слишком много, — запротестовал таксист. — Вот, возьмите, сэр…

Но я лишь отмахнулся от него и взбежал на крыльцо. Вкладывая ключ в замочную скважину, я слышал, как водитель бормочет себе под нос:

— В жизни не видывал этакого психа, да еще и пьян в стельку! Дал мне четыре доллара за то, что я отвез его за десять кварталов, и даже спасибо не слушает…

Внизу свет не горел. Я замер у основания лестницы и заорал:

— Говард, это я! Спускайся!

Ответа не последовало. Я прождал секунд десять, но сверху не донеслось ни звука.

— Тогда я поднимаюсь! — в отчаянии выкрикнул я и, дрожа крупной дрожью, двинулся вверх по лестнице. «Они его сцапали, — думал я. — Я опоздал. Может, лучше не надо?.. Господи милосердный, это что такое?»

Мне было неописуемо страшно. Такие звуки ни с чем не спутаешь. В комнате наверху кто-то, захлебываясь словами, молил и рыдал в агонии. Неужели это и впрямь голос Говарда? Время от времени я улавливал какую-то невнятицу.

— Ползет… бррр! Ползет… бррр! О, сжальтесь! Холодно и ясно! Ползет… бррр! Господь милосердный!

Я уже добрался до лестничной площадки. Мольбы сменились хриплыми воплями. Я рухнул на колени — и осенил крестом и себя, и стену рядом, а потом начертил крест в воздухе. Начертил то самое древнее знаменье, что спасло нас в Маллиганском лесу. Но на сей раз — грубо и резко, не огнем, но пальцами, что дрожали и цеплялись за одежду; перекрестился я, не имея ни отваги, ни надежды, перекрестился мрачно и обреченно, будучи уверен, что меня уже ничто не спасет.

А затем вскочил на ноги и взбежал по лестнице. Я молился лишь о том, чтобы твари забрали меня быстро и чтобы мне не пришлось долго страдать.

Дверь в комнату Говарда стояла приоткрытой. Сделав над собою нечеловеческое усилие, я дотянулся до ручки. Дверь медленно подалась внутрь.

В первое мгновение я не заметил ничего, кроме недвижного тела Говарда на полу. Он лежал на спине. Колени подтянуты к груди, рука прикрывает лицо, ладонью наружу, словно заслоняя от невыносимого зрелища.

Переступив порог, я опустил глаза, намеренно сузив поле зрения. Теперь я видел только пол и нижнюю часть комнаты. Поднимать взгляда я не хотел. Я смотрел вниз самозащиты ради, поскольку страшился того, что может обнаружиться в этих стенах.

О, как не хотел я поднимать взгляд! Но в комнате действовали силы и стихии, сопротивляться которым я не мог. Я знал, что, если оглянусь вокруг, ужас, возможно, уничтожит меня — да только выбора у меня нет.

Медленно, мучительно я поднял глаза и обвел взглядом комнату. И по сей день сожалею, что не кинулся тут же вперед и не сдался на милость существа, что возвышалось там. Этому грозному, задрапированному во тьму видению суждено стоять между мною и радостями мира, пока я жив.

Оно воздвиглось от пола до потолка и испускало слепящий свет. Насквозь пронзенные лучами, в воздухе кружились страницы Говардовой рукописи.

В центре комнаты, между потолком и полом, кружились эти страницы, свет прожигал бумажные листы и, закручиваясь в спирали, ввинчивался в мозг моего бедного друга. Сияние вливалось в его голову нескончаемым потоком, а Повелитель света, нависая над безжизненным телом, медленно раскачивался туда-сюда всем своим массивным корпусом. Я завизжал, закрыл глаза руками, но Повелитель все колыхался — вправо-влево, вперед-назад. И в мозг моего друга все изливался и изливался свет.

А затем с уст Повелителя сорвался ужасающий звук… Я забыл про знаменье, которое трижды сотворил там, внизу, во тьме. Я забыл высшее, грозное таинство, пред которым все враги были бессильны. Но когда я увидел, как оно само из ниоткуда возникает в комнате и обретает безупречную, устрашающе цельную форму над струями света, я понял, что спасен.

Я зарыдал и рухнул на колени. Свет померк, Повелитель умалился и съежился у меня на глазах.

А затем со стен, с потолка, с пола хлынуло пламя — белое очистительное пламя, которое поглощает, пожирает и уничтожает навеки.

Но друг мой был мертв.