Другой современник, проживавший в Урге, отозвался о священнике Парнякове совершенно однозначно: «В местном кооперативе председательствовал священник Феодор Парняков, тоже большевик». К слову, сын о. Феодора работал на видных должностях в советских учреждениях Сибири. По словам есаула Макеева, служившего помощником полицмейстера Урги, во время допроса на вопрос: «Как вы, служитель Бога, работаете с безбожниками и преступниками?», о. Феодор ответил: «Я был служитель культа, который сейчас уже умер, а потому работал с большевиками». Свои обязанности священнослужителя Парняков выполнял весьма своеобразно. Ургинская церковь была разграблена китайцами, но о. Феодор не предпринимал никаких мер по восстановлению оскверненного храма. Вошедшие в Ургу унгерновцы обнаружили антиминс — священную для любого православного храма реликвию, без которой невозможно служение Божественной Литургии, — валявшимся среди хлама и мусора. Настоятель отец Феодор Парняков отправлял редкие службы не в храме, а в здании местного училища, изукрашенного красными флагами и большевицкими лозунгами. В результате вконец запутавшийся в том, кому же на самом деле он служит, Феодор Парняков был казнен в подвалах комендантского управления Урги вместе с другими местными и пришлыми «товарищами». «Были обнаружены списки этих горе-деятелей по подписям на всякого рода постановлениях, и никто, кажется, из них не уцелел», — вспоминал К. И. Лаврентьев. А мы вспомним слова Спасителя, обращенные к своим ученикам и, безусловно, хорошо известные глубоко верующему христианину барону Унгерну: «Не можете работати Богу и мамоне». Нельзя носить священный сан и служить тем, кто повинен в массовых убийствах твоих братьев по вере, осквернении и разрушении храмов твоей веры.

Прошло всего несколько лет — и идея Белого террора стала находить понимание и оправдание даже и у тех людей, кто в силу своего мировосприятия никак не мог отнести себя к поклонникам методов барона Унгерна.

В1934 году в одной из эмигрантских аудиторий Василий Васильевич Шульгин читал лекцию, в которой он попутно рассказал о своей роли в истории русской революции.

В ходе завязавшейся после лекции дискуссии выступил и Петр Бернгардович Струве, бывший в свое время участником 1-го съезда и автором манифеста РСДРП. Струве заявил, что у него есть только один повод для критики императора Николая II — тот вел себя слишком мягко по отношению к революционерам, которых ему следовало бы «безжалостно уничтожать». Стремившийся обратить все в шутку Шульгин спросил, не считает ли Струве, что и его следовало бы уничтожить. «Да! — воскликнул Струве и, встав со своего места, зашагал по зале, тряся седой бородой. — Да. И меня первого! Именно так! Как только какой-нибудь революционер поднимал голову свою — бац! — прикладом по черепу». Поистине удивительные метаморфозы происходили с теми, кто на своей шкуре познал все «прелести» большевицкой власти…

Одними из самых страшных преступлений для Унгерна были взяточничество и воровство. По многочисленным воспоминаниям самих участников Белого движения, тыл белых армий представлял собой самую настоящую язву. Известный нам генерал А. П. Будберг с присущим ему сарказмом описывал «налаживание» тыловых служб: «Всюду слышны разговоры про состоявшиеся назначения генерал-квартирмейстеров, дежурных генералов, начальников снабжений, бесчисленных генералов для поручений». Хорошо еще, что не восстановили для штабов казенной прислуги, а то не хватило бы для этого всех наличных солдат. В штабах для красочности, поднятия фантазии и бодрого настроения порхают многочисленные машинистки с голенькими ручками. Помнят, что Наполеон проиграл Бородино оттого, что отяжелел, и заранее обеспечивают себе легкость мыслей… «Старый режим» распускается самым махровым цветом в самых гнусных проявлениях; то же, что было в нем высокого и хорошего, отшвырнуто за ненадобностью». Казнокрадство, коррупция расцветали самым пышным цветом — интенданты, откупщики, думая о предстоящей эмиграции, не стеснялись в средствах. Отношение барона к подобной «экономической деятельности» выражалось в краткой максиме: «Пока будете воровать — буду вешать!» Само слово «интендант» Унгерном воспринималось как синоним «жулика» или «проходимца». Широко известна история, как одного из интендантов барон заставил съесть всю пробу недоброкачественного сена.

Помощника коменданта Урги Васильева подвергли избиению ташурами — ему было «выписано» 250 палок за то, что он угрожал торговым китайцам. Васильев выжил и отлежался в лазарете. Но этот урок, похоже, ничему его не научил. Он начал запугивать местную учительницу, принуждая ее к сожительству, та пожаловалась в штаб Унгерна — Васильев вновь получил свою порцию ташуров и благодарил Бога, что относительно легко отделался. Через день, вспоминает очевидец, «еле сидя на седле, он выступал с частями в поход».

Пожалуй, гораздо больше, чем красных, барон презирал и ненавидел «своих» — военных и гражданских чинов Белого движения, пытавшихся нажиться на войне, сделать свой — большой или маленький — гешефт. В. И. Шайдицкий вспоминал, как на станции Даурия стоял дожидавшийся отправки эшелон, состоявший из вагонов 1-го и международного классов. В эшелоне ехали высокие чины разных ведомств вместе с семьями из Омска прямо за границу. «Наблюдая за жизнью в вагонах, из которых никто не выходил, зная, что барон поблизости, я стоял на перроне. Ко мне подошел барон и спросил: «Шайдицкий, стрихнин есть?» (Всех офицеров он называл исключительно по фамилии, никогда не присоединяя чина.) — «Никак нет, Ваше Превосходительство!» — «Жаль, надо всех их отравить». Разумеется, сказанное бароном было своеобразной шуткой, проявлением своего рода «черного юмора». Однако подобные реплики, брошенные мимоходом, порождали (и продолжают порождать) различные слухи о «патологическом садисте» со станции Даурия.

Впрочем, однажды Унгерн решился действовать всерьез. Через станцию должен был пройти состав с начальником Французской военной миссии при Омском правительстве, командующим войсками западных союзников в Сибири, дивизионным генералом М. Жаненом. Несколькими неделями ранее при полном попустительстве М. Жанена был арестован чехословаками и выдан красным Верховный правитель России и Верховный Главнокомандующий адмирал А. В. Колчак. Изменническую роль сыграл М. Жанен при наступлении на Иркутск частей генерала Скипетрова, посланных Г. М. Семеновым для освобождения Колчака. Обратимся снова к воспоминаниям В. И. Шайдицкого, оставившего точное и вместе с тем весьма эмоциональное описание «инцидента с поездом Жанена»: «Однажды вошел ко мне лихой всадник комендантского управления и доложил: «Ваше Высокоблагородие, так что барон требует». Явившись к нему, я услышал нечто необычное, впервые введшее меня в волнение: «Уничтожить поезд и всех, кто в нем» — это смысл приказа барона, который всегда отдавал очень коротко, предоставляя подчиненным начальникам понять приказ и проявить инициативу в действиях, и не терпел, если испрашивали разъяснений, но на этот раз, обдав меня своим острым взглядом, дал и объяснение: «Завтра из Читы будет проходить поезд генерала Жаннена (так у Шайдицкого. — А. Ж.) в Маньчжурию», а также детали: «Форт у восточного семафора снабдить максимумом оружия и патронов, от меня две сотни пешими, цепью разместить по выемке железнодорожного полотна, а одну мою сотню в конном строю держать укрыто. Мне быть на форту». Полотно железной дороги у восточного семафора, выходя из выемки, делает крутой поворот влево на насыпь, и в этом месте должны быть вынуты все гайки из стыков рельс. Выйдя из штаба дивизии, я направился к месту завтрашнего «действия», подробно осмотрел местность, наметил расположение цепей и конного резерва, а главное, избрал район «месива» и соответственно с ним высоту прицела и точку прицеливания. Не знаю, получили ли приказы о сем другие начальники частей дивизии, так как никто из них никогда не узнал о полученном мной приказании — в нашей дивизии языком не болтали. На следующий день пред тем, как я собирался вызвать к себе командиров сотен, начальник дивизии впервые отменил свой приказ — атаман Семенов по прямому проводу умолил барона не совершать этого акта мести».