И Главный откликнулся!

Издалека донесся его низкий, мудрый голос.

Жук прошел сквозь купы тополей, сквозь ветви кленов, пронесся над крышей, исчез вдали, вернулся и пошел прямо на мальчика…

Он ударился о печную трубу и упал на крышу, скатился по наклонной плоскости и оказался в водосточном желобе — на спине, лапами вверх. Жук барахтался, пытаясь перевернуться, но все, что ему удалось — закрутить себя вокруг собственной оси. Он вращался на своей скользкой спинке, как заводная игрушка, и призывно и тревожно жужжал.

Замечательно! Сейчас мальчик спустится к жуку, перевернет его, и тот в благодарность отвезет его внутрь облака.

Но странно: чем дальше он спускался с гребня крыши, тем длиннее становился путь. Железное плоскогорье простерлось на добрую сотню шагов, а стык двух кровельных листов впереди вырос до размера забора и заслонил жука. Не без труда он вскарабкался на этот забор и, перед тем, как спрыгнуть, обернулся: печная труба взмыла в небо, как крепостная башня.

Он уменьшился! Да еще как!

Чем ближе он подходил, тем громаднее становился жук. То, что минуту назад было размером не более скорлупки ореха, превратилось в опрокинутый абажур, величиною подходящий для жилища великанов. Когда он подошел вплотную, оказалось, что он не может даже достать руками до верхнего края полусферы, таким огромным стал жук.

Как завороженный, он уставился в медленно проплывавшую перед ним поверхность, отполированную до металлического блеска и играющую золотисто-фиолетовыми, и смугло-розовым переливами, в которой смутно отражались купы деревьев, крыша, печная труба и его собственная фигурка, искаженная, как в кривом зеркале.

Жук вращался, как карусель с отключенным мотором, все медленнее и медленнее. И, словно сиденья на кругу карусели, на концах вытаращенных над обрезом полусферы лап подрагивали мягкие подушечки, отороченные бахромчатыми висюльками. Вращение сопровождалось басовитым гудением, то замирающим, то вдруг взрывающимся до могучего рокота, сотрясавшего крышу.

Так он стоял, боясь шевельнуться, пока карусель не замерла на месте, как бы приглашая взобраться на нее. Да, на таком жуке можно поместиться, и у него хватит сил поднять мальчика в небеса! Но сначала надо помочь ему перевернуться.

Он уперся пятками в изгиб водосточного желоба, а обеими руками — в поверхность полусферы, и начал изо всех сил толкать. Но карусель даже не дрогнула. Нет, его собственных сил тут не хватит. Нужно впрячь какие-то другие силы. Может быть, таящиеся вокруг, может быть, спрятанные в самом жуке.

Он присел на корточки и внимательно осмотрел основание полусферы. Может быть, разгадка таится здесь?

Он сидел и думал.

Багряный свет закатного солнца все выше окрашивал белоснежные стены печной трубы, а вслед за ним наползала быстро густеющая тень сумерек. Багрянец сошел на нет, труба мягко белела, грозно украшенная сиреневыми тенями, а купы деревьев над крышей стали неразличимы, и только шёпот листьев под набежавшим ветерком подтверждал их продолжавшееся присутствие в окутанном тьмой пространстве.

Снизу, со двора, донесся беспокойный голос матери. Она искала его и звала домой.

Голос звучал все беспокойней и требовательней, в нем уже звучали угрозы, а он все никак не мог что-нибудь придумать.

— Подожди, жук, — наконец сказал он. — Подожди до утра. За ночь я обязательно придумаю, как тебя перевернуть. Но за это ты свозишь меня к облакам. Согласен?

— Да-а-а… — прогудел жук. — Иди-и-и… Я подожду-у-у…

Операция, сделанная одним из лучших хирургов страны, прошла успешно. Но старость есть старость. В палате реанимации Конструктор провел более полугода. По настоятельному требованию медиков все это время он был полностью отрезан от всяческой информации о ходе дел в его отрасли. Это случилось впервые за долгие десятилетия его деятельности — замечательной деятельности, прославившей его в стране и во всем мире. Чем были заняты его мысли эти полгода? Он не делился ими ни с кем — ни с изредка навещавшими его близкими людьми, ни тем более с обслуживающим персоналом.

Когда ему снова позволили вернуться к делам, окружающие увидели как будто бы прежнего человека. Никуда не делся его острый, проницательный ум. Но изменения стали очевидны всем: старик начал заговариваться. Внезапно, среди сугубо делового разговора, он умолкал, погружался в себя, изредка произнося что-то неразборчивое.

— Что-что? — почтительно переспрашивали коллеги.

Он ничего не отвечал. Оцепенение могло длиться довольно долго.

Однажды он отключился в середине совещания, слушая доклад своего подчиненного. Это не сразу заметили. Но докладчик вдруг понял, что старик не слушает и не слышит его. Он умолк. В тишине раздался внятный голос старика:

— Отвезите меня домой.

Его отвезли домой. Но на пороге он неожиданно с силой отбросил заботливую руку сопровождавшего и выкрикнул:

— Не сюда! Домой!

И он произнес название города, в котором родился.

Руководство отрасли провело срочное совещание с медиками. Перенесет ли старик столь далекое путешествие? Прозвучала решающая фраза:

— Воля умирающего — закон.

Чтобы успокоить дыхание, он прислонился к печной трубе, и она незамедлительно выросла над ним, как крепостная башня. Вскинув голову, он смотрел на выступы на ее вершине. Затем он шагнул за гребень. Железное плоскогорье уходило вниз. Перед ним вырос глухой забор. Старик засомневался в успехе, но, к счастью, сила еще сохранилась в его руках, и после нескольких неудачных попыток он все же оседлал забор и осторожно, обдирая колени, сполз на другую сторону. Снова открылось железное плоскогорье, ведущее к ущелью водосточного жёлоба.

Вскоре он вошел в жёлоб.

«Зачем я иду? — думал он. — Ведь прошло столько лет. Он давно истлел, а прах смыт дождями или развеян ветром…»

«Но ведь я снова уменьшился, — думал он, — Если бы его уже не было, зачем мне удалось бы уменьшиться?..»

ЖУК БЫЛ.

Он покоился на прежнем месте, и полусфера по-прежнему отливала металлическим блеском, но теперь не золотисто-фиолетовым и не смугло-розоватым, а синевато-черным, и отражала приближавшуюся к ней фигурку с седым венцом волос.

— Ты помнишь меня? — спросил старик, подойдя и робко коснувшись полированной поверхности, источающей спокойный холод. — Я мальчик из этого дома. Внизу, под этой крышей, я жил с матерью и отцом. Их уж давно нет на свете. А в доме… прости, нескромно, что я сам говорю об этом… Но следует объяснить, почему дом сохранился — единственный из тех времен. И ты должен знать, что это произошло благодаря тебе. Там, внизу, теперь музей. Я протестовал против прижизненного музея, но они сказали, что я… извини… да, что я прославил свой город, и им хочется, чтобы здесь был музей…

Старик устал от длительного монолога и замолчал. Молчал и жук. От него исходила безнадежная тишина, как от заводной игрушки, у которой давно сломалась пружина.

— Помнишь, как ты ударился о печную трубу, упал сюда и перевернулся? А потом к тебе подошел мальчик и попытался помочь. Он хотел помочь, но не просто так. А чтобы ты в благодарность отвез его внутрь облака, где из пушинок вырастают капли. Но у него ничего не вышло. Мальчик думал до темноты, а потом мама велела ему идти домой. Он был послушным сыном и ушел домой, а тебе обещал, что за ночь придумает, как тебя перевернуть. «Ты подождешь?» — спросил мальчик. И ты ответил ему: «Подожду-у-у…»

— Я думал всю ночь. И я придумал. Я придумал не только способ твоего спасения, но и конструкцию, похожую на тебя, которая могла бы взмыть в воздух. Мне открылись силы, способные это совершить. Я был счастлив! С этой ночи я думал только о своей конструкции, я забросил все игры и перестал подыматься на крышу… И я забыл о тебе.

Второй монолог утомил старика еще сильнее, и он отдыхал еще дольше, чем после первого. В паузе слышно было только слабое погромыхивание приотставшего железного листа на другой стороне крыши, да шорох падающей с деревьев листвы. В какой-то момент старику почудилось, что внутри жука что-то дрогнуло и прозвучало. Он приложил ухо к полированной поверхности. Нет, наверное, это громыхнул железный лист.