Щелчок. Свет. Какой смущенный вид у Ива.
— Тебе пора отдохнуть, — заботливо сказал Гертэн.
— Уже все исправил. Сейчас пойду на посадку. Спасибо, Гер, Ты помог мне. Есть ассоциация! Надо проверить. На днях заеду.
— На днях я вылетаю на раскопки.
— Постараюсь успеть. Гер! Ты сипишь, совсем как отец! Давно не ремонтировался? Беру слово, что до отъезда подлечишься. Пока! — Он лукаво улыбнулся и исчез.
«У малыша такая же мягкость в лице, как у взрослых, — думал Гертэн, вглядываясь в портрет. — Тоже успокаивает, бодрит. За день пришлось побегать: лекции, сборы в экспедицию. Но все позади… Одышка проклятая замучила. Жаль, не успел к врачу…»
Ив пришел необычайно озабоченный. Повесил плащ и сразу спросил:
— Прибор, считывающий прошлое, еще у тебя?
Гертэн кивнул.
— Тогда держи! — Ив протянул брату небольшой прямоугольник, обернутый бумагой. — Выпросил до утра. Подлинник. Вдруг тоже — из нерукотворных?
Гертэн развернул картину. Ветка какого-то растения, кожица сморщенная, серо-коричневая. Вставил картину в прибор, выключил свет, нажал кнопку. Ни-че-го!
— Возможно, у них иные частоты биотоков мозга, — предположил он, желая утешить Ива. — Но я не физиолог. Нужно с ними посоветоваться. Прибор в полном порядке. Сейчас включу свет.
— Не нужно, Гер. Посидим, как в детстве. Помнишь, ты всегда в темноте сочинял и рассказывал сладкие сказки?
— А ты — горькие.
— Никогда не сочинял сказок! Я реалист. А правда редко бывает сладкой, Она кислая, соленая, горькая! Но приперчишь ее юмором — можно проглотить. А ты все обильно сахаришь, Гер. И все больше становишься похожим на отца, Ведь он…
— Ив, не говори плохо об отце.
— Вот-вот! Опять в кусты! — в сердцах бросил Ив. — Кстати, я не собирался чернить его. Хотел лишь сказать, что отец помогал тем, кто шел к нему за утешением. А ты…
— Тебе очень плохо, Ив?
— Думаешь, горюю, что не смог побывать а шкуре гуманоида? — воинственно перебил Ив, — Занялся этим между прочим! Скажи, Гер, почему ты до сих пор холост? — вдруг по обыкновению он перескочил на другое. — Ведь ты такой уживчивый!
По тону брата Гертэн понял: это сейчас главное для Ива.
— Наверное, я не умею любить, — тихо ответил он, — Я внимателен, заботлив, но этого мало…
— Можно, Гер, я сегодня переночую у тебя?
— Конечно, оставайся! Сейчас поужинаем…
— Не надо! Давай поговорим. Знаешь, мне кажется, что не только отцу с мамой, но и ей с ним тоже повезло, При ее вспыльчивости ужиться с нею мог лишь отец. Забавно, — уже насмешливо произнес Ив, — каждому сварливому надо искать себе в пару уживчивого, иначе все сварливые вымрут, не дав потомства.
— Верно, Ив. Многие ученые считают, что отбор по уживчивости, начавшийся среди наших предков миллионы лет назад, идет и сейчас. Мнительность, подозрения калечат, разрушают согласие. Убежден: хранители доброго виденья в горах боролись за уживчивость.
— Но ведь я оказался прав, Гер! Ты нашел остатки поселения. Люди-то вымерли! Излишняя доброта нежизнеспособна!
— Шлиман тоже нашел остатки Трои. Но никто не считает, что троянцы вымерли. Их увели, они растворились в других народах. Возможно, и в нас с тобой есть ген какого-нибудь троянца. Так и с горным племенем. Поэты сложили о нем такие прекрасные легенды, что их заслушивались даже люди практического ума. Практики не умеют, как поэты, жить одновременно в двух реальностях. Они отправились искать обетованную землю. И нашли ее! Дальше в моей легенде говорится: пришло так много людей, что зеленый пятачок за каменными стенами не смог вместить всех. И тогда кто-то увел жену из этого племени, кто-то мужа. Молодых увели, старики умерли, дома заросли травой. Даже нетленные картины, висевшие у ворот каждого дома, и картины-надгробья тоже унесли. Но это не такой уж печальный конец, Ив! Гены доброго виденья продолжают странствовать в нас…
Утром Гертэн проснулся рано. Лежал, и тревожные мысли одолевали его. Судя по ночному разговору, брату плохо, он мечется, в разладе с самим собой, к тому же неладно в семье… Как помочь? Чем?
Гертэн встал, распахнул окно. Потом, сдвинув занавесь, открыл любимый холст — портрет русокосой девушки. Сел в кресло. Яркое солнце озаряло портрет. Синие глаза смотрели на Гертэна. Ни одна женщина не смотрела так на него. Взгляд светлокосой вмещал и заботу матери — чем бы тебя еще порадовать, сынок? — и самозабвенную страсть возлюбленной, и восторженное обожание дочери… В эти глаза можно смотреть вечность. Но… Ив. Ив! Пока спит, надо заняться его холстом.
Он встал, вынул картину из прибора, повесил на стену и, бережно укрыв занавесью синеглазую, снова сел в кресло. В душе, после встречи с любимицей, скопилось столько нежности, что ему вдруг стало жаль сухую ветку. Когда-то на ней были листья, распускались цветы. Ее покачивал ветер, грело солнышко. Теперь тоже яркое солнце озаряет ее, но она мертва. Мертва ли? Гертэна, словно током, пронзило острое желание увидеть ветку живой, в полном цвету. Почудилось, что в ответ на доброе пожелание на ветке под серо-коричневой кожей вздувается бугорок, похожий на почку. Вгляделся пристальней и уже не мог отвести взгляда: бугорок рос на глазах! Набух, Лопнул. Бледно-желтые листья расправились, будто крылья бабочек. Вытянулся сочный зеленый стебелек. Листья зазеленели гуще. В пазухе одного из них появился бутон. Лопнул! Медленно раскрылся. Нежно-голубые лепестки фарфорово засветились в солнечных лучах. Повеяло свежестью, неизъяснимым ароматом…
Гертэн вскочил, не веря себе, подбежал к картине. Протянул руку и осторожно обвел пальцем контуры рисунка. Да, в ярком солнечном свете старая, высохшая ветка дала росток. Он зацвел1 Но голубой цветок ничем не пахнет…
Дышал Гертэн хрипло, натужно. В голове кружились обрывки мыслей. Наверное, так все и происходило в колодце света. Тоже много солнца. Значит, и в этом холсте есть жидкие кристаллы? А что, если?..
Гертэн снова провел пальцем по зеленому побегу с голубым цветком — поверхность гладкая, словно все так и было. Он задернул окно темными шторами, вложил картину в прибор и нажал кнопку…
Какое благоухание! Вокруг густые деревья! Ветви усыпаны нежно-голубыми цветами. Сквозь них струятся солнечные лучи… Что это? Птицы? Музыка? Нет, голос человека. Поет? Говорит? Звуки такие ласковые… Кажется, они гладят тебя, проникают внутрь, наполняют тело солнцем… Какое незнакомое, живительное, прекрасное ощущение…
— Гер! — голос брата. — Почему в темноте?
Нажал кнопку, выключил прибор.
Ив вошел в комнату, отдернул штору и испуганно вскрикнул:
— Гер, что с тобой? Как ты похудел за ночь! — Страх на лице Ива сменился изумлением: — Гер, да ты помолодел лет на двадцать!
— А как легко дышать, Ив!
