Рисунки Е. Стерлиговой

Легкая рябь пробегала по высвеченным солнцем голубым шторам. Солнечные блики мерцали на стене, скользили по лицу женщины. Казалось, еще миг — и портрет оживет: дрогнут полные бархатистые губы, застенчивая улыбка превратится в открытый радостный смех.

«Обычное лицо. На улице встретишь сотни таких. Но почему, когда всматриваешься, душа очищается, приходят покой и ясность?..»

Последнее время Гертэна неодолимо, особенно ближе к вечеру, тянуло сесть в кресло и смотреть на одну из картин его маленькой коллекции. Картин было четыре. Только четыре.

Первую нашел давно, когда работал на строительстве в Сибири. Тогда поразило, что небольшой кусок холста, обнаруженный в земле среди истлевших остатков древнего поселения, уцелел, сохранил прочность. Смыв грязь, Гертэн увидел портрет девушки. Этой самой, с бархатистыми губами, с русыми от висков падающими косами. Краски яркие, не тронутые временем… Гертэн заподозрил было, что кто-нибудь из строителей подшутил над ним. Но радиоактивный анализ показал, что картина относится к первому веку. И тогда Гертэн сменил специальность. Уехал в город, занялся археологией и теорией живописи.

Годы ушли, пока он разыскал еще три картины. У всех одинаковый размер: двадцать пять на тридцать сантиметров, и краски не тронуты временем. На обратной стороне всех полотен удалось восстановить полоски орнамента, сделанного растительным соком. Один орнамент — копия другого. Гертэн предположил, что это подпись художника. Оказалось, лишь одна картина — портрет ребенка — создана, как и первая, в начале эры, а две другие — тремя столетиями позже. ЭВМ сообщила: орнамент, скорее всего, — неизвестная письменность; он ритмичен, возможно, это заклинание; расшифровать нельзя — мало информации.

Все же Гертэну удалось коснуться потаенного. Чуть-чуть. Словно на миг заглянул в приоткрытую дверь. Четырежды. В разное время. И теперь обрывки увиденного влекли за собою различные догадки, домыслы. Но днем. Вечерами он просто садился в кресло и смотрел на одну из картин.

Он знал, что полотна нетленны, но прятал их за занавесью, как святыню. Пусть, думал, каждая встреча будет праздником. Сегодня открыл портрет светлокосой девушки.

Чувство покоя, света приходило не сразу. Вначале скользили привычные мысли. Вспомнилось, как обрадовался, узнав о новом приборе, по портрету воссоздававшем объемный облик человека во весь рост, Гертэн вместе с автором прибора просмотрел все четыре полотна. Люди с древних холстов казались совершенными…

Солнечные отблески, смягченные голубыми шторами, дрожат на узком лице. Тяжелые губы чуть улыбаются, чувственно, призывно, а взгляд, детский, целомудренный, очищает душу. Животворная сила таилась в каждом из древних полотен. Созерцание любого из них постепенно отрешало Гертэна от забот, от неистовой скачки от одного «надо» к другому, к третьему, и вскоре он ощущал себя легким и бодрым, словно ему вновь двадцать лет и он только что проснулся ранним безоблачным утром, а не провел день в напряженной работе. Так уносит иногда далеко-далеко, а потом будто снова рождает на свет прекрасная музыка…

Громкая, победная мелодия. Гертэн вздрогнул. «Равель. Болеро. Кто-то из друзей…» Задернул портрет, накинул легкий шелковый халат и нажал кнопку.

И сразу угол комнаты будто отгородило матовое стекло. На нем, как на льду под солнцем, появились проталинки. Наконец перегородка растаяла, и перед Гертэном возникла комната, заставленная аппаратурой. Сквозь окна чернело небо, усеянное звездами. На пороге, у черты, где ковер переходил в пластиковый пол другой комнаты, стоял младший брат Гертэна. Копна бронзовых волос. Насмешливый взгляд. Смуглое лицо, узкобедрый и длинноногий, как греческий бог… Гертэн, застеснявшись своей тучности, сильней затянул пояс халата.

Ив поздоровался и, как всегда, торопливо, радостно засыпал брата новостями. Все же Гертэн понял, что Ив вернулся из космического исследовательского рейса и отдыхает. Отдых, как всегда, оригинальный: Ив кружит около Земли на спутнике — сам вызвался исправить метеорологическую аппаратуру.

Дальше выяснилось, что Ив по обыкновению совмещает несколько дел сразу. Помимо всего, он еще и пытается разобраться, почему их космический рейс кончился неудачей.

— Хоть ты, Гер, обычно ничего вокруг не замечаешь, но, думаю, слышал, что гуманоиды — понимаешь, гуманоиды, это же такая редкость в космосе! — отказали нам в контакте?

Гертэн слышал об этом.

А Ив уже возбужденно топтался между приборами и рассказывал, как их корабль встретил планету, похожую на Землю. На ней обнаружили цивилизацию. В таких случаях космическое уложение предписывает вывести корабль на постоянную орбиту и связаться с аборигенами. Как ни странно, это легко удалось сделать с помощью обычной радиосвязи на длинных волнах. ЭВМ-лингвист освоил местный язык. Командир попросил разрешения на посадку. Ответ изумил всех. В переводе он звучал так: «Пусть каждый член экипажа опишет словами, нарисует или еще каким-нибудь способом изобразит самую прекрасную женщину на корабле. Через сутки ждем капсулу с материалами». Далее следовали координаты места, куда нужно было сбросить капсулу.

— У них еще нет телевидения! — горячился Ив. — Мы предложили вместо капсулы опустить телеголограф. По нему показать каждого из нас. Персонально! Объемно! Они отключили радиосвязь.

Космонавты огорчались недолго. После споров, кто на борту из женщин прекраснейшая, большинство голосов получила врач Нитана.

За два часа до отправки капсулы в гостиной гремел хохот. Математик сделал чертеж: Нитана, размером один к пяти, фронтальный вид, боковой разрез, вид сверху. Один из отвергнутых поклонников написал сонет, сравнив Нитану с коварной, все замораживающей статуей. Психолог Инга показала дружеский шарж.

— А я сочинил частушку! — гордо объявил Ив. — Обобщил все коротко и ясно. Недаром я ассоциатор!

— То есть — дилетант? — уточнил Гертэн.

— Поздравляю, Гер: первая шутка! Но ты прав, наше время снова возвысило дилетантов. Без меня узким специалистам на борту и договориться было бы трудно. Они друг для друга инопланетяне! Нужен свежий взгляд, ум обобщающий, не окостеневший в парадигме, не утонувший в профессиональных деталях, терминах. Отсюда постановление космического совета: ни одного рейса без ассоциатора на борту! Вот и я, братец, сгодился…

— Капсулу отправили? — спросил Гертэн.

— Конечно! А сверху положили объемную фотографию Нитаны. И еще указание — какую кнопку нажать, чтобы вернуть капсулу на корабль. Прошли сутки. Капсула не возвращается. Приемник молчит. Стали подбадривать друг друга: гуманоиды, мол, скисли от смеха и прочее. Потом не на шутку встревожились. Наконец капсула вернулась. В ней картина…

— Какая картина?! — встрепенулся Гертэн.

— А-а, пустяк! Нарисован обломок полуистлевшей ветки. Видно, местный юмор. Не в ней суть. Кроме картины — записка! ЭВМ перевела: «Испытания не выдержали. Мы вынуждены прервать связь. Картина — наш дар Земле. Если разгадаете, будем счастливы встретить братьев и сестер. Прощайте». Мы стали вызывать их. по радио. Не ответили!

— Почему-у? — протянул Гертэн.

— Все на Земле, кроме моего старшего брата, сейчас ломают над этим голову] — насмешливо произнес Ив.

— Гипотезы? — Гертэн натянул на массивные колени попу халата.

— Тысячи!

— А отбросив нелепицы?

— Немного. Первая: что-то в нашем физическом облике напугало их. Вторая…

— Подожди! Если бы внешность Нитаны совпала по каким-то приметам с обликом местного антихриста, вас не назвали бы братьями!

— Логично, Гер. Нехватку юмора ты восполняешь догадливостью…

— Расскажи о картине, — попросил Гертэн. — Они ведь намекнули, что разгадка в ней.

— Ты стал еще обидчивей, Гер! Вон и одышка усилилась. Успокойся! — Ив укоризненно покачал головой. — А картина, думаю, пустой номер. Мы ее оглядели, ощупали, обнюхали! И сами, и приборами! Нитана сказала, что в детстве собирала «одухотворенные» ветки и корни, и эта ветка напоминает ей гусеницу. А я реалист. Никаких иллюзий — сухая ветка, и все! Кстати, была гипотеза: пожухлая ветка — знак неблагополучия на планете. Например, там множится зловредный вирус. Даже объявились спасатели-добровольцы неизвестно от чего. Пробирки-то с вирусом нет! Не знак это вовсе!