Часа в два дня, дверь в вагон шумно растворилась и в него, в полушубках, валенках, с револьверами на боку, ввалились два каких то типа. От обои пахло спиртом. За панибрата поздоровавшись с начальником конвоя, один из них сейчас же обратился к нему с вопросом:
"Ну как?,. Баб привез?.. Показывай!" И они вместе подошли к отдалению женщин.
Среди них была видная блондинка: Ея мужа расстреляли, а ее сослали на 10 лет. Дорогой она держала себя скромно, плакала и видимо была очень удручена.
"Ну-ка ты! Повернись"! Обратился к ней один из типов. Блондинка продолжала сидеть спиной к решетке.
"Тебе говорят..." Повторил он.
- "Всю дорогу морду воротит". Сказал начальник конвоя.
"Ну ничего, пооботрется. А недурна!" Мотнув головой проговорил он и пошел по вагону.
"Ты за что? Ты за что?" Спрашивал он идя по коридору. "Вы за что"? спросил он одного из ехавших со мной офицеров, остановившись у нашего отделения.
"По 61-ой статье... За контрреволюцию", ответил тот. "А, значит по одному делу. Приятно.. На сколько?"
- "На три года".
"Мало!.. Я тоже был на три, два отсидел, еще три прибавили. Итого четыре. Ну до свидания." Прибавил он и, хлопнув дверью, в сопровождении другого типа, вышел из вагона.
"Это ваш будущий командир полка и заведующий {156} карцерами" сказал нам, указывая по их направлению один из конвоиров. "Поехали ловить шпиона... Сегодня бежал из лагеря. Тоже бывший офицер"... Прибавил он.
Я ничего не понимал. Бывший офицер! Он же командир полка! Он же арестованный. Ловит беглецов. С Соловков можно бежать. Почему он сам не бежит? Трудно было на мой взгляд совместить это, и понял я это только на Соловках.
На Поповом острове, было только три "административных лица" из центра. Начальник лагеря Кирилловский и его два помощника: один по административной, другой по хозяйственной части. Все остальные места занимались арестованными же.
Тонко и умно построили большевики Соловецкую каторгу... Да собственно и всю Poccию.
Лишив людей самого необходимого, то есть пищи и крова, они же дали им и выход. Хочешь жить, то есть вместо полагающихся тебе 8-ми вершков нару иметь отдельную нару и получать за счет других лучшую пищу, становись начальником. Дави и без того несчастных людей, делайся мерзавцем, доноси на своего же брата, выгоняй его голого на работу... Не будешь давить, будут давить тебя. Ты не получишь 3-х лишних вершков койки, лишнего куска рыбы и сдохнешь с голоду.
И люди идут на компромисс. Да и удержаться трудно, ведь вопрос идет о жизни и смерти..
То же делается и во всей России, но на Соловках это наиболее резко выявлено.
Одним из таких поддавшихся людей и был наш будущий командир полка, знаменитый Ванька Т-ве, теперь покойник. Его расстреляли. Он бывший офицер. За участие в белых войсках попал на Соловки. Есть было нечего, он подался и дошел до должности командира полка. Но я никак не могу сказать, что это был совершенно отрицательный тип. Он хотел жить, делал свою "карьеру", но никогда не давил своего брата - "контрреволюционера" т. е. арестантов отбывающих наказание по контрреволюционным статьям. Его расстрел еще раз подтверждает, что для того, чтобы служить Советской власти нужно изгадиться до конца. Он не дошел до этого конца и, как непригодный для Советской власти элемент, был уничтожен.
{157} На Севере смеркается рано...
Часа в 4 дня нас выгрузили из вагона. Как всегда, долго возились выстраивая и пересчитывая. Окружили конвоем и повели...
Идти пришлось недалеко, всего версты полторы. Издалека я увидел высокий забор... Вышки часовых... И громадные ворота.
Над ними надпись - "У. С. Л. О. Н." - "Управление Соловецких лагерей особого назначения". "Кемский распределительный пункт".
Подошли... Все, даже уголовники, всегда наружно бодрящиеся и веселые, как то приутихли. Жизнь кончается.
Впереди знаменитая Соловецкая каторга... Раскроются ворота. Впустят... И навсегда...
Неужели навсегда ? Подумал я.
Нет. Ведь только на три года.
Да не на три, а на всю жизнь. Выхода нет...
Начальник конвоя постучал в дверь, часовой открыл окошечко, посмотрел и сильно дернул за веревку колокола. Гулко, на морозном воздухе раздался звон.
Вышел караульный начальник. Ворота раскрылись... Мы вошли... Они закрылись...
И я на каторге.
"Попов остров" - небольшой островок, кажется, километра три в длину и два в ширину, принадлежит к группе Соловецких островов. С материком он связан дамбой и железнодорожным мостом.
Прежде он служил передаточным пунктом для богомольцев и монахов, едущих на главные Соловецкие острова, находящиеся от него в 60-ти километрах. Теперь это один из самых тяжелых пунктов Соловецкой каторги.
На юго-западном его берегу расположен лагерь Соловецкой каторги. С трех сторон этот кусок сплошного камня, в пол километра в длину и в одну треть ширины омывается морем. Здесь нет ни одного дерева, кое где он покрыт землей, все остальное гранит. Со стороны моря он окружен переплетенной колючей проволокой. От суши отделен высоким забором. За проволокой и забором - вышки для часовых.
В длину, от ворот, к юго-западному его концу, идет {158} "линейка", то есть на камне настланы доски. Здесь в летнее время, а иногда и зимой - за наказание, происходит поверка.
Справа и слева от нее расположены большие бараки. У ворот - караульное помещение, канцелярия, барак чекистов и барак женщин. В ширину идут мастерские, электрическая станция, кухня, баня, лазарет, политический барак, цейхгауз и карцера.
Кто строил этот уголок, я не знаю. Говорят, что начат он при постройке Мурманской железной дороги, продолжен при пребывании на Севере англичан и кончен большевиками. Причем каждый внес свое: инженеры - плохие бараки, англичане - электрическую станцию, большевики - карцера. Что последнее произведение принадлежит им - это мне известно достоверно.
Нас вывели на линейку...
Остановили и начался прием... С палками в руках, в самой разнообразной одежде, с малиновым цветом на шапке или на петлицах, со всех сторон из всех бараков бежали к нам чекисты... Это была Соловецкая аристократия - войска внутренней охраны - бывшие сотрудники Г. П. У. Наше будущее начальство.
Начался "парад"...
Я был на войне. Слышал команды там, где он имеют действительное значение, где командой нужно вести человека на смерть и поэтому часто в нее вливается и злоба, и ярость, и самая нецензурная ругань, но я никогда не мог представить, чтобы команду нужно было так изгадить и исковеркать, как это сделали чекисты.
Нас было всего около ста человек, и над этими ста голодными, истощенными и замороженным людьми, измывались 25 человек. Это был какой то сплошной никому ненужный рев. Они изощрялись один перед другим, но чего они хотели от нас, ни они не мы не понимали. Мне кажется это были просто люди уже перешедшие в стадию зверя, которому нужно порычать...
Вдруг сразу несколько человек, приложив руки к шапкам, пародируя старое офицерство, вытянулись и заорали исступленным голосом:
"Смирно! Товарищи командиры!...
{159} - Шел помощник командира полка.
Бывший чекист, бывший проворовавшийся начальник конвойного дивизиона Соловецкого же лагеря. Теперь тоже арестант.
"Ты что? Ты где? Как ты стоишь? Переплетая каждую фразу руганью заревел он на одного из арестантов.
"Помни, что ты в лагере особого назначения", кричал он, ударяя на словах "особого назначения".
"В карцер его"!, и опять ругань.
"И вот этого, еще и этого, пусть помнят, сукины дети, что они на Со-лов-ках"!, растянул он последнее слово.
Моментально куча его сподвижников кинулась исполнять его приказание.
Нас отвели в барак... У меня с собой не было ни одной вещи, но один из арестантов попросил меня взять его узел, с ним я пошел на обыск.
"Деньги есть?"
- "Нет".
"Врешь! Если найду карцера попробуешь. По глазам вижу, что есть..." Во мне шла борьба... Я молчал...
