Тридцатъ первое августа Ушедшего лета последний звонок. В реке холодеет водица. В день Фрола и Лавра сплетенный венок Навряд ли когда пригодится. Остатнее сено скирдуется в стог. Осот зеленеет убого. У осени много путей и дорог, Но главная – в зиму дорога. Накинь свою шаль, подними воротник, Не верь в безысходность итога. У осени мало дорог напрямик, Но главная – наша дорога. И если листами и ветром сечет И падают белые мухи, Не думай: «Что было – сегодня не в счет!», Былому не делай порухи. Ушедшего лета последний венок Бросай, наклонившись с обрыва… Как мало в поэзии радостных строк, В днях лета – дождям перерыва. Как свойственно поэту Ночной дозор Сосны в ночную жуть Шепчут былину-небыль. Кони за лесом ржут. Ты далека, как небо. Поздний закат сгорел Над межевым затесом. В су́теми град Саркел Взглядом грозит раскосым. Белой росой блестит Яд колдовских испарин. Где-то мосты мостит Через Донец хазарин. Стали славянской крыж. Отблеск огня спокоен. Что ж ты опять грустишь, Дней позабытых воин? Или тебе невмочь Двинуть свою десницу? Или об эту ночь Вспомнил красу-девицу? Ночи совиный крест Кружится на аркане. «Счастье, конечно, есть Где-то в Тмутаракани». Вспомнилось, нету сил, В лю́бых глазах ненастье. «Я бы тебя простил, Да не воротишь счастье». Ветер – в лицо и злей. Крепче сомкнитесь, губы! Вновь с боевых полей Кличут на подвиг трубы. Над Русью осень Любимая, в твоих родных глазах Я вновь обрел все то, что знал дотоле: Широкое нетоптанное поле, Кресты церквушек, стены в образах И сенокос, что в росах, как в слезах, И ветер, что свистит о славной доле. Так что еще сказать тебе одной? Какие прошептать с любовью сказки? О том, как ярче вспыхивают краски Осенних рощ под алою луной. Но кони ржут за сизой пеленой. И закружились сабли в дикой пляске. Земля была распластана щитом, А рыжий лес звенел листвы кольчугой, И князь, прощаясь с верною подругой, В броне застыв на береге крутом, Все забывал и помнил лишь о том: Костер любви горит под листьев вьюгой. Была ладонь шершава и груба, Когда ее девичьи руки жали. Лишь жемчугами две слезы дрожали. А князь шептал: «Прощай, моя судьба! Упершись в небо, голосит труба, И в бой зовут веков былых скрижали». Любимая, я в облике твоем Увидел то, что скрыла сказок синька: Осенний лес, вдали твоя косынка. И чистым полем в неба окоем Несется витязь, сросшийся с конем. Не забывай его, моя осинка. Казанский эскиз
Небо басурманское белесо, Азиатским зноем опален Низкий берег, русские березы, Кем-то приведенные в полон. Полумесяц мусульманской веры Вперил в Мекку раскаленный взгляд, Западу из вотчин Едигера Минареты стрелами грозят. Было все: от ярмарки до драки, От орды до царственных особ. Таяло минувшее во мраке, Уходило прошлое в песок. Но ломилась от товаров пристань И бурлак надсаживал плечо, И ломился яростно на приступ Матушки-Казани Пугачев. И достались мне в двадцатом веке Отголоском позадавних дней Башня легендарной Сююмбеки Да Коран прабабушки моей. И один ответ на все вопросы — Тот, что заучился наизусть, Отчего в глазах своих раскосых Я навек укрыл степную грусть. Проводы зимы (вальс декабристов) Весна – ты близко! Ощущаю Твою загадочную синь. Друзья, ко мне, на чашку чая, Поручик, троньте клавесин! Сыграйте что-нибудь такое, Хотя б старинный мадригал. И переполненный бокал Я двигал звукам в такт рукою. Гас вечер, стаи черных птиц Вещали сумерек истому. Меж аксельбантов и петлиц Ты шла, ступая невесомо. Присела около меня: «Мой друг, темно, зажгите свечи…» И вот на худенькие плечи Упал тяжелый сноп огня. Я звякнул шпорами, и мы Плывем тихонько по гостиной. На про́водах своей зимы Танцуем этот вальс старинный. И с заалевшего лица Не сходит странная улыбка. Все в мире призрачно и зыбко, Лишь отбивают такт сердца. Трубач тревогу протрубил, И суета на коновязи. «Здраст!.. Ваш!» – фельдъегерь отрубил, А сапоги в дорожной грязи. Растает полк в объятьях тьмы. Мой друг, наш след залижет заметь, Но пусть твою тревожит память Печаль о проводах зимы. |
