Когда-то человека искушала плоть, теперь его искушает разум. Повторяю фразу Кестлера раз за разом, выталкивая языком в темноту пульсирующий воздух. Что я узнала, что извлекла скальпелем из трупа прошлого? Был ли мой опыт дерзок? Трепетала я под взглядами мужчин, заставляла их ненавидеть и желать одним жестом и словом? Поняла ли, почему единственный идол проник сквозь реальность и отозвался внутри сладостным эхом, а другие не смогли? Память сбивчива, губы подводят, уставшие связки не готовы озвучить историю, как она есть – но правда, самообман и слезы законспектированы на смятых листках молескина.

Над Москвой в аквамариновых проблесках неба и пронзительном речном ветре сквозило приближение весны. Кремовые стены старомосковских построек нежно светились, отражая робкое солнце. Аскетичные вывески магазинов напоминали о годах самоотверженной работы голодных советских художников. Каменная мостовая с ледяной каймой вокруг камней норовила сбить с ног девушку в блестящем кожаном пальто и пластмассово-голубых кедах, торопливо шагающую по мостовой и поминутно поглядывающую на экран телефона. Ее нельзя было назвать беспрекословно красивой, но мужчины, проходящие мимо, пристально вглядывались в мятежные серо-голубые глаза под черными ресницами и оборачивались, следя, как ее тонкая фигура огибает небрежно припаркованные машины.

Майе две недели назад исполнилось двадцать. Ее считали strannoi, но в отместку она испытывала – и убеждалась в существовании – силы своего насмешливого взгляда и удивленного движения бровей на белоснежном лбу, модной мальчишеской худобы тела и нарочито простой одежды, подчеркивавшей стремительные движения. Знала, но никогда не стремилась использовать власть над мужчинами. Их внимание было для нее данностью, приятным развлечением после напряженного просмотра фильмов и чтения книг в отчаянном стремлении понять мир, заработать денег, войти в историю. «Хорошо, что внешность есть, и ОК», – думала Майя, открыто смеясь над напыщенными и неловкими комплиментами poklonnikov.

Она никогда не любила – это теперь только можно понять, после сожжения до костей, промозглого отчаяния, обглодавшего кости, – она никогда не любила раньше. Но в детстве было несколько мужчин, оставивших метку, надрез, поцелуй на обнаженном сердце между розовыми, дрожащими легкими.

Весеннее солнце ворвалось в центральное кафе сквозь высокие прозрачные окна. Напротив Майи сидел незнакомый мужчина. Высокий, черные волосы с проседью, тонкий еврейский нос, темный ироничный взгляд. Вытянул стройные ноги в серых брюках, рядом с чашкой кофе лежат айфон и The Moscow Times. Тонкие, длинные пальцы нервно постукивают по газете, вбивая печатную пыль в английский шрифт.

Взглянув первый раз ему в лицо, Майя растерялась. Он слишком красивый, вызывающе elegantniy для случайной встречи двух блогеров. Села на краешек стула, чувствуя неловкость за ярко-голубые джинсы и детскую футболку, спрятала под стол розовую сумку с японскими фразами. Пытаясь уверенно улыбнуться, разжала зубы и спросила:

– Почему Moscow Times?

Он пожал плечами, и, спокойно блеснув глазами, улыбнулся:

– Больше ничего не было.

– Они неплохо пишут, – произнесла она с запинкой, завороженно смотря на его нервные пальцы.

– Да нет, плохо. Все авторы живут в России.

– А мы читаем их на уроках английского… – она улыбнулась, глядя на него исподлобья. – Видимо, зря читаем… Я учусь в МГУ.

– Даа? – заинтересованно протянул он, вглядываясь в девушку темным взглядом. – И как там?

Спотыкаясь на каждой точке и запятой, преодолевая себя и обретая уверенность в его заинтересованном взгляде, она рассказывала об учебе. Прислушивалась к вибрациям, нараставшим в животе. Шутила и медленно пила жасминовый чай, обжигавший язык. Он жадно глотал свежевыжатый апельсиновый сок стакан за стаканом (подносили услужливо) и внимательно слушал, как будто в одной из фраз должен был прозвучать приговор. Перешли на амбициозные планы Майи, он лишь улыбался и переспрашивал. Определенно есть деньги. Очень скрытный. Не пытается произвести впечатление. Интересно проверить, насколько она ему понравится. Завладеть его уверенностью в себе, подчинить волю. Было бы прекрасно. «R u serious?» – спросила себя иронично.

Полтора часа пронеслись, как ускоренная съемка. Наверняка звук в кафе отключили, прикрепив Илье микрофон на лацкан пиджака. Вышли на улицу, внезапно знакомые не только по аватарам. Первые снежинки упали на ее лицо и на элегантное серое пальто мужчины.

– До встречи, – уверенно сказал он и улыбнулся, смахнув снег с воротника. Направился в сторону черного полированного внедорожника.

Не веря удаче, Майя шла в сторону метро, наступая супергеройскими кроссовками на свежий снег. Случайные прохожие, врезаясь в нее сумками и фалдами пальто, возмущенно оглядывались и бормотали злое. Из подземки тянуло домашним запахом стройки и масла для шпал, под рукой скользили гладкие и грязные, теплые резиновые перила. Через час получила смс: «Завтра нам надо срочно снова встретиться!». Улыбнулась, с любопытством предчувствуя и не подозревая ни минуты о том, что.

Живя с года в большом городе, Майя чувствовала себя спокойнее среди вишневых садов и темных аллей. В них не разрывались гранатами визг тетки и тихий шепот медленно умиравшего дяди, лесть школьных учителей, помнивших его должность, и лай домашнего пса.

Ей рано нравились мужчины – не задевая глубин detskoi души, но да. В пять лет, влюбившись в черноволосого мальчика, окруженного двумя поклонницами, как телохранителями, она следила за ним издалека, и жестоко, и публично смеялась над теми, кто пытался принести ему детские случайные подарки.

В зале с накрененным потолком и обесцвеченным линолеумом стояли сорок раскладушек с дешевым, расползавшимся под пальцами бельем, которое дети регулярно мочили. В углу дремала над сканвордами толстая сварливая женщина в халате и очках, учившая складывать яблоки и беспрекословно пить кисель с комками крахмала. Она ненавидела детей и писала стихи.

Второй день подряд рядом с раскладушкой Майи клали главного хулигана детского сада с нахальными черными глазами. Смущаясь, договорившись полунамеками, порочно странно, они по очереди забирались друг к другу под одеяло. Темно, страшно, пахнет землей от босых ног и мазью на ссадине. Майя приближается на ощупь и целует что-то мягкое между его худых ног. Судорожно отпрянула, быстрее выползает обратно.

Жестами: твоя очередь. Ждет – долго и мучительно. Мальчик боится и медлит, выбирает момент. Майя оглядывается вокруг – они в центре, но под чужими простынями ни движения. Глыба в углу наклонилась над столом, еле двигает руками. Внезапно рывок, и Майя чувствует жар его губ между ног. Поцеловал. Она шепчет под простыню: «Еще! Давай!» Он касается повторно, неумело и робко.

Внезапно в углу зашевелилась надзирательница, Майя в панике сжимает голову ногами и сразу, поняв ошибку, отпускает. Хулиган рывком выползает из-под одеяла и замирает, отвернувшись, на боку. Майя не спускает испуганных глаз с воспитательницы. Та колышется, нависает, хватает одеяло за уголок и одним движением сбрасывает:

– Что у тебя? Почему не спишь! Спать быстро, что я сказала! – комкает и бросает одеяло на мгновенно замерзшие ноги, затем величественно удаляется.

– Хо-хорошо, – предчувствие повторения преодолевает страх.

По вечерам, до прихода родителей, толпе узников демонстрировали советские мультфильмы. Полукругом стояли деревянные, раскрашенные под хохлому стульчики. В центр залы выкатили черный айсберг – фонивший телевизор. Заставили ждать пятнадцать минут под сбивчивую игру воспитателя на фортепиано. Полагалось петь. Дети пели. Майя не сводила глаз с экрана, на котором расцветали картинки.